Почтовый ящик, как портал в другую жизнь

Среди регулярных ритуалов, которые ушли навсегда, - отношения с почтовым ящиком как с порталом в большую жизнь. Ждать почту и забирать почту из ящика в подъезде, настолько распухшего, что она даже не вываливалась в руки, а торчала колом. И в этом всегда было немножко праздничного предвкушения.

ВО-ПЕРВЫХ, письма. Мы очень много переписывались: друзья и родственники жили в разных городах Союза, письма были большие и подробные, иногда из конвертов выпадали фотографии. Переписывались между собой взрослые, переписывались между собой дети, переписывались между собой взрослые и дети. Самой писать всегда было томительным соблюдением чувства долга, но всякий раз происходило одно и то же: неохотно садишься, вымучиваешь первые обязательные строчки, а потом внезапно расписываешься – и уже остановиться не можешь, сама себя перебиваешь, делишься событиями, воспоминаниями, впечатлениями… И не подозреваешь, что создаешь сейчас тот самый семейный архив, который потом, когда уже никого не будет в живых, станешь читать, давясь слезами и улыбаясь. Если письма были от «подруг по переписке» из Катовице и Магдебурга, то это праздник, потому что в конверт вложены маленькие глянцевые наклейки… не думаю, что те девочки испытывали аналогичный восторг, получая в ответ переводные картинки, мне ведь и в голову не приходило, что надо бы приложить инструкцию по использованию доисторических «переводок».

Кому сейчас объяснишь хоть про «переводки», хоть про «друзей по переписке», хоть про «города-побратимы», хоть про то, как эти адреса раздавались в классе учительницей или старшей пионервожатой (кому заодно объяснишь про «старшую пионервожатую»), хоть про то, как эти адреса печатались в детских журналах в специальной рубрике… На конверте деления, предназначенные для индекса, нужно определенным образом заштриховывать, тогда получится «пиши!», а на обратной стороне, где склейка, писать крест-накрест «почтальон, шире шаг!» или «лети с приветом, вернись с ответом», мама говорит, это – ужасная пошлость, но мудро не препятствует, само пройдет.
Были письма – и были открытки. Их покупали на почте, какие-то совсем копейки они стоили. Там стояли такие круглые вертикальные «вертушки», их нужно было медленно крутить, выбирая открытку из многих, закрепленных в специальных металлических держателях. Зайчик и медвежонок с букетами цветов, котенок с воздушными шарами, просто цветы, новогодние игрушки и еловые лапы, случайные городские виды, ярко освещенные вечерние кремлевские башни. Специальные надписи – «С Новым годом!», «С днем рождения!» - или универсальная «Поздравляем!» Хранились дома в большой коробке из-под конфет с розами на крышке, а еще бессистемно – в ящике кухонного обеденного стола, среди квитанций, каких-то записок и мелочей. И однажды вечером нужно было сесть все за тот же стол – и надписывать открытки к празднику родным и друзьям из разных городов. А получать их было скучно, ну, разве что некоторые хранишь для стенгазет (кому сейчас объяснишь про «стенгазету») или чтобы вырезать красивые цветы или щеночка и вклеить в «песенник» и «анкету» (кому сейчас объяснишь про «песенник» и «анкету»). Еще были телеграммы. Цветы на обложке, раскрываешь, а там наклеены тонкие бумажные полоски с текстом. «Прилетаю 12 мая 14 00», «поздравляем рождением Димочки всклзн», «Бабушка умерла зпт похороны понедельник тчк»…

ВО-ВТОРЫХ, конечно, несколько газет: «Вечерний Донецк», «Комсомольская правда», «Литературная газета», «Советская культура», «Правда» или «Известия», «Пионерская правда» (до этого – чудовищный, скучнейший «Юный ленинец», предписанный октябренку). «Литературку» надо делить на «тетрадки» - она восхитительно толстая, и одни люди приберегают «шестнадцатую полосу», где смешное, напоследок, а другие (я) с нее начинают. «Вечерний Донецк» предполагает еженедельный ритуал: в пятницу там печатают телепрограмму, каждый член семьи ее внимательно изучает и подчеркивает ручкой фильм или передачу, которых нельзя пропустить. Потом программа неделю лежит на телевизоре. «Правда» в эпоху тотального дефицита режется на квадратики и используется в качестве туалетной бумаги. Нашумевшие заметки из «Комсомолки» или «Советской культуры» вырезаются. Вообще все нужное вырезается – например, кулинарные рецепты из «Работницы» или всякие самоделкинские советы и интерьерные находки из «Науки и техники»… Газеты не выбрасывали, потому что – макулатура. Когда ты школьник, с определенной периодичностью непременно приходит день Х, и в дневнике пишешь: «СБОР МАКУЛАТУРЫ!!!» Забыть нельзя, если забыл, лучше вообще в школу не приходи. А если не забыл, то тащи на своих двоих в обеих руках, или еще и с помощью взрослых, газетные вязанки, у входа в школу их взвешивают безменом, записывают результат в килограммах, это соревнование – абсолютная фикция, потому что победитель никогда ничего не получает; потом горы бумаги лежат возле школы, мокнут под дождем и снегом, потом за ними приезжают грузовики… а потом кто-то при тебе говорит, что все это на самом деле никуда не идет, ни в какую переработку, не надо ля-ля про «берегите лес», просто на свалку увозят, и все. А, да, иногда надо еще по подъездам ходить группкой из нескольких таких же страдальцев, звонить в чужие квартиры (кому теперь объяснишь, что нет еще ни кодовых замков, ни ключей от наглухо закрытых подъездных дверей, ни домофонов, ни железных решеток), тонким голосом кричать «мы пионеры, собираем макулатуру», - и в некоторых случаях тебе эту макулатуру выносят, все те же газетные стопки, перевязанные крест-накрест и приготовленные именно на такой случай. А еще это все хранилось, чтобы покупать «макулатурные издания»: накопленное определенное количество старой периодики при удачном стечении обстоятельств давало возможность приобрести книги, каких в магазине не будет. Какую-нибудь «Анжелику», которая практически у всех в те времена была именно «макулатурной», или Дюма с Вальтером Скоттом, или фантастику среднего пошиба. И еще одно было значение у слова «макулатура»: так называли плохие книжки, которые сразу, не читая, можно в эту самую макулатуру сдавать – в специальные пункты приема.

В-ТРЕТЬИХ, еще были журналы. «Огонек». «Мурзилка». «Пионер». «Юный художник». «Ровесник». «Мы» (на моих глазах он начал выходить, на моих и закончил). «Студенческий меридиан». «Наука и техника». «Наука и жизнь». «Вокруг света». «Работница» или «Крестьянка». «Искусство кино». «Наше наследие». «Знамя», «Новый мир», «Дружба народов», «Октябрь», «Иностранная литература», «Роман-газета», «Аврора», «Смена», «Юность», «Нева». Иногда мамина маленькая книжечка «Вопросы литературы» (это скучно, хотя от буквенного голода иногда и ее приходилось листать… кто ж знал, что спустя годы это окажется офигенский просто журнал).

«Тонкие» журналы – отдельное удовольствие. Из «Работницы» или «Крестьянки» вырезаются «полезные советы» («для вкусного бульона мясо нужно заливать холодной водой, для вкусного мяса – горячей», «просуньте в ручку на крышке винную пробку, с помощью этого держателя вы больше не обожжетесь и не понадобится кухонная рукавица», «что приготовить из черствого хлеба», салат «Огонек» в рубрике «А я делаю так!»); наряды с пары чахлых страничек о моде для все той же анкеты, выкройка модной блузки с рукавом «летучая мышь», чтобы принести портнихе Симе Семеновне, схема вязания, рекомендация, как из старой кожаной сумки сделать остромодное нашейное украшение «гривна», а из старого плаща – бриджи или дутую спортивную сумку; песня «Горная лаванда» и фотографии Софии Ротару и Яака Йоалы для песенника. Еще там бывают короткие душещипательные рассказы (один до сих пор помню, там женщина в свой день рождения – она уже старая, чуть ли не под тридцать ей, - лезет в тумбочку за завалявшимся тональным кремом, который – дословно! – «отлично шпатлюет морщины», там находит письма от когда-то любившего ее юноши, которого как-то по-свински бросила, читает их, плачет, а потом смотрит в зеркало и понимает: тональный крем ей больше не нужен, ведь у нее, в ее мафусаиловы под-тридцать, снова молодые глаза!). Из «Ровесника», который выписывал брат, тоже можно было вырезать. Там была рубрика «Что говорят – что пишут», обзор тенденций загнивающего Запада. Из нее можно было узнать в начале «восьмидесятых» о существовании певицы Шадэ Аду, а также о новом невероятном изобретении – кассетном плеере с маленькими наушниками, которого у нас тут, понятно, не будет никогда. Еще там была рубрика тоже с рецептами, но с налетом заграничной изысканности – слоеный салат из яблока, сыра, яиц и лука, до сих пор делаю. И про косметику там было, про уход за собой – о, это я резала и вырывала, как заведенная (как красить глаза, как перламутровая помада подчеркивает красоту губ, а еще – «не слушайте мам, ноги брить не просто можно, но и нужно!»). А в журнале «Студенческий меридиан» среди прочего были выкройки юбки: верх от старых джинсов (с ума сошли, «старые джинсы», совсем зажрались) становится кокеткой, к ней присобачивается собственно юбка из какой-нибудь тонкой ткани в цветочек и внизу все оторочено тонким кружевом, остромодно, называется «крестьянский стиль».
Судьба «толстых» журналов – пройти через несколько дружественных семей: мы делили между собой подписки, чтобы потом меняться, но иметь возможность каждый месяц читать абсолютно все (иногда, если вышло что-то прямо очень важное и громкое, в обязательную московскую и ленинградскую подборку внезапно с разбегу влетали какие-нибудь молдавские «Кодры», саратовская «Волга» или рижская «Даугава»). Потом при любой возможности все обсуждали прочитанное. Прямо сейчас перед глазами встают лица, голоса и истории. Как Нина Иосифовна тайком, словно школьница, читала на работе под столешницей «Ночевала тучка золотая» в «Знамени» - и в понятный момент ничего не смогла с собой поделать, расплакалась в голос, и пришлось врать неприятному начальнику, сидевшему в том же помещении, что-то о семейных проблемах. Как все с ума посходили от «Детей Арбата», напечатанных в трех номерах «Дружбы народов», - и мама, сидя у домашнего телефона, битый час их обсуждала с Владимиром Александровичем (а там еще надо было месяц маяться в ажитации, пока наконец появится «продолжение в следующем номере», а потом еще месяц томиться в ожидании «окончания в следующем номере»). Как мама, тетя Наташа и дядя Боря, забыв о фирменном тети Наташином «морковнике», спорили (совершенно не помню предмета спора, помню, что именно спорили) о «Белых одеждах» Дудинцева, напечатанных в «Неве». Как дядя Саша с третьего этажа минут на сорок завис у нас в прихожей, потому что забежал на секундочку отдать «Иностранку» с «Дивным новым миром» Хаксли. Как мама с тетей Эллой с четвертого этажа за традиционным утренним субботним кофе обсуждали «На берегах Невы» Одоевцевой, только что опубликованные в «Октябре». Как другая тетя Наташа, будучи филологом, буквально не находила слов и только трясла руками, пытаясь сформулировать впечатления от айтматовской «Плахи» из «Роман-газеты». Какого гигантского радиуса был круг, пройденный до потрепанного возвращения к нам, у поляковских «ЧП районного масштаба», «Ста дней до приказа» и «Работы над ошибками» в «Юности» (а позже – у его же «Апофегея», у аксеновского «Острова Крым», у «Моих мамы и папы» Аллы Гербер в «Юности» же). Единственный «тонкий» журнал, который так ходил по рукам, давался ненадолго и под клятву ни в коем случае не «зачитать», был «Огонек» с шокирующими лагерными воспоминаниями «в картинках» Ефросиньи Керсновской (зачитали, конечно, а два года назад я купила их наконец в виде толстой книги). Хотя нет, еще маленькие белые с красным брошюрочки приложения «Библиотечка «Огонька» ходили по рукам тоже: помню там отрывки из мемуаров Михаила Козакова «Рисунки на песке» (на них я получила в 1994 году первый козаковский автограф) и из мемуаров Вениамина Смехова (что-то со «скрипкой» в названии), а еще очень крутые рассказы экономиста Николая Шмелева (один из них, «Ночные голоса», помню до сих пор, совершенно бунинская история, и горький осадок на душе бунинский).

Эти журналы, естественно, не сдавали в макулатуру, их хранили – подшивками за многие годы. По понятным причинам: этого больше никогда нигде нельзя будет найти, это, конечно, не издадут, а если издадут, то в магазине все равно не найдешь, потому что дефицит и всякое такое. Ну вы что, вы всерьез, что ли, думаете, что опубликованный в «Новом мире» оруэлловский «1984» будет издан книгой? Что, прямо вот «Защита Лужина», напечатанная в «Москве», выйдет в твердой (или хотя бы мягкой) обложке?! Да не смешите! Да где бы мы взяли «Мастера и Маргариту», если бы не ксерокопия из журнала «Москва» 1966-67 годов, бережно хранимая семейством Мержеевских в толстой картонной папке с завязками? Где взяли бы мемуары Анастасии Цветаевой, если бы не вырванные и сохраненные страницы «Нового мира» 1966 года (книжное издание 1983 года иди найди, иди купи, ага, прямо вот в магазине на полке с буквой «Ц», да). Отлично понимая, что делают важнейшее дело для будущих поколений, некоторые рукастые люди переплетали эти журнальные жемчуга, собирая какой-нибудь «Тридцать пятый и другие годы» под плотной картонной, а то и дерматиновой обложкой. Другие (мы) просто хранили – везде, где только можно. На нескольких полках огромного стеллажа в прихожей. Под диваном. Под шкафами и на шкафах. Класса с четвертого эти залежи стали для меня Клондайком и сплошным счастливым сюрпризом. Тянешь журнал наугад с полки, или запускаешь руку под диван и вытаскиваешь из стопки. И зависаешь с каким-нибудь (в нашей семье никогда никакого «не по возрасту» в отношении книг не существовало) «Заблудившимся автобусом» Стейнбека в «Новом мире» 1979 года (а потом целый квест, потому что он разверстан на три номера, и их все надо найти) или с «Городским пейзажем» Георгия Семенова в «Новом мире» же, только за 1983 год (его я смогла купить в мягкой обложке только в прошлом году, благодаря букинистическому отделу Озона, а искала буквально полжизни).

Толстые журналы создавали определенный ритм и темп чтения – и, соответственно, ритм обсуждения, теперь такого уже нет, чтобы каждый месяц в ближнем круге вот именно так формировалась, как нынче говорят, «актуальная повестка». В этом тогда был и какой-то вызов, который непременно надо было принять, и какая-то даже соревновательная составляющая, вполне, впрочем, достойная: успеть прочесть как можно раньше, спрашивать «а вы уже читали в «Дружбе народов»?» и отвечать «конечно», и еще было такое чувство… «стыдно не знать, стыдно не прочесть». Не знаю, как объяснить, тут не было никакого снобизма, не было «задрав штаны, бежать за комсомолом».

Было именно острое желание «держать руку на пульсе», что ли, отвечать «средней температуре по больнице» и некоему общему «нерву», и узнавать, узнавать, узнавать. Если бы график рисовать, там сначала кривая резко взмывала бы – на этапе, когда номер только вышел, и все ринулись читать, - потом бы плавно опускалась, а потом никогда не уходила бы совсем вниз, просто ровно тянулась бы горизонтально, пока идут круги по воде, и все продолжают обдумывать, анализировать, возвращаться и перечитывать. «Толстые» журналы создавали и формировали среду, интересы, тенденции, предмет и стиль полемики, одновременно и отражали, и направляли современный литературный процесс «высокой культуры и образцового быта». Если мне чего-то и не хватает сегодня, так именно этого: такого совместного чтения, такого общего ритма, такой почвы для коллективного осмысления, такой общей регулярной «программы», бесперебойно поставляющей материал и тему для обсуждения.

Сегодня, вроде бы, такое разнообразие, столько возможностей, выбирай не хочу, черпай «актуальное» из книжных обзоров и рецензий, следи за дискуссиями в фейсбуке, хватайся вместе со всеми то за «Маленькую жизнь», то за «Щегла», то за «Брисбен»… В конце концов, существует «журнальный зал» в сети, и если прямо так надо, верни себе свой ритуал, раз в месяц заходи на сайт и читай все новые номера. Но это – не то, а почему «не то», я объяснить не умею.

…Теперь «толстые» журналы – это «Вог» и «Офисьель». Тонкие – «Кроссворды» и «Худеем вместе». Газеты и письма – в компьютере и телефоне. А в нашем почтовом ящике – извещения с почты о бандерольках с «Али экспресса», штрафы ГИБДД, квитанции за услуги ЖКХ, никому не нужная газета «Звездный бульвар», предвыборные обещания безликих депутатов, официальные поздравления с праздниками для моей давно умершей свекрови и много-много рекламы. Все, кроме извещений, квитанций и штрафов, мы тут же, не вглядываясь, выбрасываем в большую картонку, именно для этого стоящую под почтовыми ящиками, к концу дня она обычно переполнена. Предвкушение тут тоже есть – тоскливое и скучливое. Гремишь связкой ключей, заранее зная, что сейчас бросишь кипу бумаги в мусор. Такой теперь портал и ритуал.

вКонтакте | в FaceBook | в Одноклассниках | в LiveJournal | на YouTube | Pinterest | Instagram | в Twitter | 4SQ | Tumblr | Telegram

All Rights Reserved. Copyright © 2009 Notorious T & Co
События случайны. Мнения реальны. Люди придуманы. Совпадения намеренны.
Перепечатка, цитирование - только с гиперссылкой на https://fromdonetsk.net/ Лицензия Creative Commons
Прислать новость
Reklama & Сотрудничество
Сообщить о неисправности
Помочь
Говорит Донецк