О. Кстати. Есть у меня повод выпить - серьезно. Я и так хотела коньячку остро, потому что день противный. А тут оказалось, что можно не грустно-безыдейно, а очень даже со смыслом и ностальгически. Сегодня, оказывается, юбилей у Михаила Захаровича Шуфутинского. А Михаил Захарович - герой моего первого телевизионного интервью. Тогда, в 1994 году было мне осьмнадцать лет, а Михаилу Захаровичу, как несложно подсчитать, всего-то 46. И он приехал с концертом в Донецк - выступать во дворце молодежи "Юность". Да и вообще не так-то давно вернулся в Россию, где встречен был с распростертыми.
К тому моменту все, что я знала о Шуфутинском, ограничивалось буквально парой куцых деталей. Что он когда-то эмигрировал, что у него был свой ресторан в Штатах... и что вернулся, да. Всё. Интернета-то никакого не было, где ж узнаешь.
Также на тот момент мне были известны ровно две его песни. И - при совершенной во всех отношениях чуждости - обе мне странным образом нравились, в чем я не сразу осмелилась честно признаться самой себе. Одна была про "был один еврей, так он сказал, что всё проходит". А вторая - про соседку и "не наточены ножи". С "Соседкой" была связана даже несколько стыдная история. На нее тогда клип сняли - по-честному хороший, грамотно, образцово манипулятивный, из того разряда клипов, какой я особенно люблю: когда это маленький фильмик такой. Активно крутили его, очень красивая и несчастная там была Алёна Хмельницкая и очень задушевный мальчик-герой... и сам Шуфутинский очень был солидный и представительный, в длинном черном пальто, модном фетише тех лет. И вот, помню, сижу я как-то у телека, этот клип показывают, я смотрю - и сама с собой над ним смеюсь, над бесхитростным и трогательным последовательным надавливанием на все эмоциональные кнопки, смеюсь в том духе, как нынче принято у интеллектуалов пригвождать - "пошлостьпошлостьпошлость". Смеюсь-смеюсь... и тут кульминационный момент, когда мальчишка грохает об пол свою копилку, чтоб на эти копейки наточить наконец непутевой соседке, первой своей любви, ножи, и потом высыпает эти ножи перед ней на стол, а она плачет, обнимает его и утыкается головой ему в живот. Ярко-ярко помню, нарочно сейчас клип не пересматриваю, потом проверю. (апд: пересмотрела, всё верно помню, и да ну их всех, отличный клип!)
И, короче, в этот самый момент у смеющейся меня - реально как у циркового клоуна - брызгают слезы двумя анекдотическими струями-дугами. И я упоенно плачу, при этом отстранённо сама себе изумляясь.
Ну и вот. Сначала был концерт - донецкая публика Михаила Захаровича обожала, был "биток", аншлаг. Кстати, у нас его любовно называли "Шуфиком".
Первым сюрпризом для меня стало качество концерта. Потому что это был концерт "высокой культуры и образцового быта". Честный живой звук, никакой "фанеры", "минуса" и тем более "плюса". Отличные девчонки на бэках, одна из которых была из Донецка, кажется, Светой звали, блондинка с длинными волосами, собранными в хвост. Очень это так... по-западному выглядело, как в мелодиях и ритмах зарубежной эстрады, когда эти три грации на заднем плане синхронно переступали ногами, чуть покачивая бедрами. Сам же Михаил Захарович, сменивший, чтоб не соврать, три костюма с длинными модными тогда сюртуками-пиджаками от белого до черного и то надевавший, то снимавший шляпу, был безупречен. Владение аудиторией и обаяние - безупречные.
Естественность общения с публикой - безупречная. И качество работы, пардон, отдача этой самой работе - безупречная. Спел он тогда какую-то просто прорву песен, от хитов до неизвестных, от эмигрантского блатняка (не помню, употребляли ли тогда уже слово "шансон"... ну, допустим, употребляли) до бардовской лирики, как я позже узнала, в основном - митяевской. Кстати, можно вполне и камнями в меня пошвыряться, но я всерьез считаю, что все митяевские песни в своем репертуаре Шуфутинский пел много лучше самого Митяева... но, понимаете, Шуфутинский - это вообще моя "гилти плэже", вроде любовных романов и кошмарных киношных мелодрам, так что я тут необъективна.
Короче, крутой был концерт (правда, я тогда концертами избалована не была, тем более - в этом жанре, но и теперь задним числом могу точно сказать, что крутой, честный был концерт).
А потом интервью. Я очень волновалась, пока мы с оператором и осветителем шли в гримерку, у меня было заготовлено какое-то количество вопросов - и я начала не в шутку тревожиться, не слишком ли они "умные" (я страшный, стыдный снобёнок была, до сих пор неловко вспоминать).
И Михаил Захарович оказался идеальным, самым лучшим вариантом для первого опыта интервью, за что я ему по сей день благодарна. Он сидел там жутко уставший, с мокрым от пота лицом, которое то и дело промакивал большим носовым платком. Ему наверняка не хотелось никакого интервью дурацкого с местной телекомпанией, с неминуемыми "творческими планами" и "смешными случаями на гастролях", а хотелось переодеться, выпить с музыкантами и бэк-вокалистками коньячку здесь, а потом еще в гостинице, нормально посмеяться, расслабиться... Но не показал он мне этого никоим образом. Просто собрался - и снова выдал всё то же обаяние и доброжелательность, какие перед этим я видела на сцене. Сюрпризом для меня стало сразу несколько вещей.
Во-первых (снобёнок, снобёнок, помним!!!), интеллигентность его лица, точнее - его выражений, мимики, интеллигентность его интонаций и поведения (эээ... а как же это вот всё... мифологический Брайтон, рискованные песенки Вилли Токарева, у которого спустя несколько лет я тоже, конечно, буду брать интервью... какой-то там эмигрантский ресторан в Штатах... как же это всё?! А никак! Учись, девчонка, получай свой первый урок и не позорься больше даже в мыслях!).
Во-вторых, нервный тик, который периодически слегка передергивал его лицо (как позже оказалось, регулярная давняя и привычная особенность).
В-третьих, безусловное уважение ко мне и моим вопросам - и стремление честно, умно, ответственно и как в первый раз на них отвечать (мне потом еще несколько раз везло так - такими были Михаил Козаков, Вениамин Смехов, Владимир Стеклов... да были, были, но были и совсем другие, и какое счастье, что первым моим опытом диалога на камеру стал разговор с человеком из первой категории, не напугавшим, не разочаровавшим, не "расхолодившим").
Я уже практически не помню, о чем мы говорили, хотя древняя посыпавшаяся давно вэхаэсная кассета с моими первыми сюжетами и передачами до сих пор хранится в Донецке, и эта передача там есть. Но помню, что я как-то очень быстро (и, как оказалось, именно эта стихийно тогда сформировавшаяся манера и станет "моей" навсегда) отказалась от заготовленных вопросов и стала спрашивать обо всем, что приходило в голову, в том числе как раз и об "умном"... и слегка обалдела от того, как охотно и интересно он отвечал, как задумывался, как вообще не принимал в расчет мою очевидную юность и фатальную разницу в возрасте и опыте, как, верите ли, цитировал совершенно неочевидные книги и упоминал знакомство с людьми-легендами, как точно и мудро формулировал, каким грустным, серьезным и тонким показался мне в тот момент. Почему-то я остро чувствовала тогда - и понимаю сейчас, что он был искренним и не "работал обаянием", это было как-то спонтанно, естественно и тепло. И я зауважала его уже на второй фразе, а к концу была совершенно восхищена.
А когда мы закончили и очень тепло попрощались, он сказал, с некоторым удивлением, - мол, а автограф? Вы разве не хотите автограф?
А я честно об этом не думала даже, и потом никогда не думала, я вообще за свои 25 лет работы автографа три взяла, наверное. И я захлопала глазами. И он - это страшно смешно - прямо вот просительно сказал: ну давайте, я распишусь! Есть на чем?
А у меня и не было. Он поискал вокруг, схватил какой-то пустой конверт с подзеркальника и написал на нем что-то ужасно трогательное, начинавшееся с "Милой Олесе", несколько добрых каких-то фраз. Потом еще раз огляделся... а вокруг стояли реально ведра с цветами, повсюду были цветы, и он выхватил букет роз, я до сих пор помню, на длинных-длинных стеблях, очень темные, и не подал, а именно преподнес мне. И потом в редакционной "газели" я ехала и нюхала их, нюхала, они одуряюще пахли, а за окном в темноте проносились фонари, и у нашего водителя играла кассета Влада Сташевского, но в моих ушах все равно продолжал звучать низкий хриплый голос Михаила Захаровича Шуфутинского, которого я вот с тех самых пор и люблю нежно, как бы это ни было смешно, нелепо и неловко.
Много-много позже, когда я десять лет назад в Москву переехала, оказалось, что мой муж в начале 2000-х делал Шуфутинскому концерты от радио. А еще оказалось, что отец моего мужа работал под началом отца Шуфутинского - Захара: тот был главным врачом стоматологической поликлиники на Ленинском. И очень отец моего мужа высоко ценил Захара Шуфутинского. И был однажды такой случай: отец моего мужа пришел как-то с работы слегка подшофе, что вообще за ним не водилось, он, что называется, "банку держал" очччень хорошо. А тут - вот. И мама моего мужа нахмурилась: в чем дело, мол? А тот грустно ответил, что так было надо: у Захара сын в Америку уехал, тот переживает очень... никак нельзя было отказаться, так что сели они и выпили, погоревали.
Сейчас этого, понятно, и не объяснишь уже.
В общем, такой нелепый, дурацкий, ничего особенного не представляющий собой локальный мемуар. А я пишу - и в первый раз за этот день улыбаюсь, и отпиваю коньяк из бокальчика вполне себе с мысленным тостом - и пусть у Михаила Захаровича Шуфутинского всё будет хорошо. Он меня забыл-то сразу как я из гримерки вышла. А я его помню - тепло и благодарно.