Книги, которые нас воспитали

90-е – это были для меня книги. В первую очередь. И то время я вспоминаю с благодарностью и нежностью, потому что – книги. Иногда думаю, что, может быть, мои проблемы со спиной родом именно оттуда. Из тех дней, когда каждая поездка в Москву измерялась в том числе привезенными книжными богатствами. У меня были тогда свои маршруты и свои любимые книжные – «Москва», «Эйдос», «Скарабей»… Приезжаешь, допустим, на неделю. Несколько раз (соответственно – дней) ездишь в эти магазины, потому что сразу все не унести. Стопки купленного радуют глаз. Это ведь было время, когда стали печатать, допустим, философов и историков – и ты жадно скупаешь всех Лосевых, Бердяевых, Ильиных, Сергиев Булгаковых, Розановых, все «Вехи», всех Шпенглеров, Ясперсов и Ницше… Это было время возвращенных имен – собрания сочинений Набокова, «Русского зарубежья» в мягкой обложке, Вагинова, Ерофеева, Бродского, Серебряного века, Одоевцевой, Иванова, Миллера, Коупленда, Кестлера, Берроуза, ах, да стоит только начать. Да добавим разные новинки – зарубежные и наши, все те давно почившие в бозе серии типа контркультуровской «Альтернативы» в оранжевой обложке. Да еще всяческое «научное» - разные там «Про и контра», журналы-альманахи «НЛО». Одну ягодку в рот кладу, другую беру, третью примечаю, к четвертой приглядываюсь, так, кажется. Дальше начинаешь думать, куда это все и как. Я ехала в Москву с практически пустой огромной дорожной сумкой. Которая потом заполнялась до отказа книгами и становилась неподъемной (порой к ней еще и пара пакетов добавлялась). До вагона ее безропотно волок брат. А вот с вокзала в Донецке ее припереть домой – вот это был квест. Страшно вспомнить. Зато потом так эти сокровища разбираешь, так по полкам раскладываешь, так ими хвастаешься… Я до сих пор, когда/если доберусь домой, смогу, кажется, снимая с полок и гладя обложки (прямо мурашки сейчас побежали неиллюзорные, когда представила это прикосновение ладони), сказать, когда и где куплена книга, при каких обстоятельствах, как я ее читала, на что обращала внимание, что выписывала в блокнот и обдумывала…

Мы соревновались между собой с друзьями и знакомыми: все, кто куда-то ехал – в Москву, Питер, Киев, да куда угодно, - привозили книги. И начиналось хвастовство и ревнивое сравнивание. «Фух, подумаешь, у меня это тоже уже есть», - «ах ты ж, вот подлость, а у меня этого еще нет». Но одними поездками сыт не будешь. А голод надо утолять – обрушившееся на нас в те годы книжное изобилие сделало нас ненасытными, мы все страдали своего рода книжной булимией.

В Донецке был культовый (в прежнем смысле слова «культовый», а не в нынешнем) книжный магазинчик «Классика» с бессменным владельцем и продавцом, бородатым Юрой в очках. Местная знаменитость, внешне – человек без возраста, вечно актуальный типаж «научный сотрудник-богемный интеллектуал-эрудированный геолог-бард-литератор» в одном флаконе. Тихий, ироничный, сдержанный, церемонно-вежливый интеллигент, безошибочно пополнявший свой маленький с виду (но, казалось, бездонный, словно под ним были ловко скрытые многие этажи хранилищ) магазин самым-самым. Не все там, конечно, было, от чего ломились полки московских лавок, но очень, очень много, разнообразно и умно он закупал для реализации. Понятно, что цены там были аховые, Юра, прямо скажем, с большим походом отбивал привозимое. Но атмосфера – волшебная. Умные книги по разделам типа «Религия», «Философия», «История», «Психология», «Худлит», музыка (сначала кассеты, потом диски), аромат восточных благовоний и колокольчик, нежно звеневший, когда открывалась дверь. Там окормлялись все, кто любил, мог и стремился, по профессии ли или просто по зову сердца, все, кто связывал свою жизнь с книгами, кто наслаждался самим их видом и запахом (ни в одном «официальном» книжном Донецка подобного не было – ни в смысле ассортимента, ни в смысле аудитории, ни в смысле атмосферы). В «Классике» можно было встретить всех, кто. Юных и пожилых, ученых и любителей. Некоторые из которых очень гордились Юриной простенькой бумажечкой-визиткой: это значит, ему можно было звонить в магазин, что-то заказывать и о чем-то справляться! А уж если он знал вас в лицо, а тем более - по имени!

Не было в 90-е более, так скажем, интеллектуально стимулирующего места. Единственной проблемой визитеров «Классики» были деньги (я как-то рассказывала уже, как в 1995 году мне триумфально объявили о невероятном повышении зарплаты за хорошую работу – аж до 40 долларов) и невозможность охватить, схватить и уволочь все (не особенно даже вглядываясь, потом разберемся, лишь бы утолить этот безумный голод, эту страсть не только к сути, к «содержательному наполнению», но и к форме, к весу в руке, к тиснению на обложке, к иллюстрациям на супере, к цвету, плотности и запаху страниц и к имманентно подразумеваемой магии: сейчас я открою – и мне откроется. Поэтому туда частенько заходили не купить, а хотя бы просто посмотреть, поводить жалом, полистать, глотая голодную слюну и иногда решаясь попросить «отложить» (а, пропади все пропадом, займу, одолжу, отдам со стипухи или с зарплаты, что угодно, иначе ведь купят, заберут, унесууууут!). Мы читали все без разбора, мы не были избирательны, нам нужно было успеть, съесть, проглотить не жуя и мчаться дальше, мы были готовы тогда продираться через любые сложные конструкции, поминутно сверяясь со словарями, мы щелкали, как орешки, самую заумную заумь, самые причудливые умопостроения, не предполагающие ни малейшего снисхождения к неофитам, какими мы были тогда.

Особое уважение в те годы во мне вызывали люди, бросавшиеся в этот омут с головой «с нуля». Без основ и подпорок, какие, допустим, были у меня – в виде определенных семейных традиций, в виде действительно большой библиотеки, о которой я довольно легко говорила «у меня есть», не особенно задумываясь, какой ценой и усилиями все это добывалось (впрочем, со временем и я внесла в нее посильный и весомый вклад). У меня, например, были одногруппники такие. Реально последние деньги спускавшие в «Классике» на очередного Франкла, Хейзингу, Блаватскую, Лосского, Успенского или Фромма. Параллельно, конечно, с Кастанедой, Борхесом, Кортасаром и Ричардом Бахом, стоившим таких же бешеных денег. Некоторые из них были из действительно простых рабочих или шахтерских семей, у них не было никаких стартовых преимуществ и возможностей, кроме храброго доверия к себе и своей духовной потребности, но жажда и вдохновение гнали их вперед, через тернии к звездам с такой скоростью, что начитанная девочка-снобенок, какой я без всякого на то права была в те годы, при всех ста очках форы довольно быстро получила первые уроки смирения гордыни, раз и навсегда опустила задранный было нос и поняла, что теперь ей нужно бежать очень-очень быстро, чтобы хотя бы не отставать. Ах, какие беседы тогда велись, какими именами, терминами и цитатами сыпали под пивко на скамейке бульвара Пушкина, за стоячими столиками «большой» кулинарии или в неспешных прогулках вокруг студенческих общаг у ставков…

Книжные 90-е уравняли всех. Ищущие - обрели. Больше не было никаких привилегий и ограничений (сословных ли, образовательных ли), только всеобщее желание и стремление охватить как можно больше. Прочесть. Ах, как ломились тогда наши библиотеки, какие там были сумасшедшие очереди, какие переполненные читальные залы… Но просто прочесть было мало. Взять почитать – это не то. Важно было именно купить, присвоить, обладать, прижимать к груди, взвешивать на руке в предвкушении. Среди нас было много книжных неофитов. И подавляющее большинство из тех, кого я знала и видела, действительно стали настоящими интеллектуалами – самого высокого порядка, без привязки к столичности/провинциальности, высшему/среднему-специальному/среднему образованию, точным/естественным/гуманитарным склонностям и профессиям…

Один случай, впрочем, навсегда остался в моем сердце занозой. Этот человек есть в фейсбуке, поэтому, пожалуйста, не нужно говорить о нем ничего плохого: это случилось очень давно, ему было тогда лет двадцать, жизнь у него выдалась непростая и честная, а уж я от него не просто не видела плохого, а видела только очень-очень хорошее. Просто история очень уж значимая – и именно после нее я свела наше общение к минимуму, а он, подозреваю, гадал, почему так вышло… В общем, это как раз был юноша из простой семьи. Кажется, рабочая семья, и с деньгами у них тогда было не просто плохо, а совсем плохо. Ну и сын там был белой вороной, конечно. И в семье, и во дворе, и в среде. Его гуманитарный склад ума дома вызывал, пожалуй, недоумение, если не насмешки. И выбор факультета, и занимающие его проблемы и явления, и книги, и научные работы, которые он писал. Это все был его выбор, его ответственность, которую он взял на себя и отстаивал с большим мужеством. В «Классике» он покупал что только мог. Читателем был заядлым. Последовательно проходя неизбежные в то время этапы – «Розу мира», Кастанеду, Блаватскую, Штайнера, Рерихов, а затем – наоборот русских религиозных философов. Потом он совсем глубоко ушел в религию. В православие. И, как это бывает, попал в круг известного «кому надо» старца. Старец был, как это, опять же, бывает, до крайности авторитарным, жестким до жестокости, харизматичным (для определенного склада людей), абсолютно монологичным и требующим нерассуждающего беспрекословного подчинения. Юноша попал под его влияние полностью – в том числе потому, что немножко потерялся в потоке освоенных книг, теорий, влияний и веяний, и потому, что от природы был податлив, мягок и склонен к рефлексии (тогда, не сейчас). Однако сократим историю до финала. Старец велел юноше уничтожить все купленные «еретические» книги. Нет, кому-то отдать запретил, потому что это – распространение заразы и развращение малых сих. Сжечь. И юноша, обливаясь слезами, но запрещая себе сомнения и сожаления, сжег. Те самые книги, на которые копил, за которые отдавал последнее, о которых страстно мечтал, которые выхаживал и высматривал в «Классике». Ту самую, допустим, дефицитнейшую тогда «Розу мира». Все сжег. Книги сжег. История, в общем, не то чтобы совсем нерядовая для того неофитского времени. Но мне и сейчас тяжко ее вспоминать. А тогда, когда я об этом узнала – содрогнулась. Мне стало физически нехорошо. И я с тех пор на юношу в буквальном смысле не могла смотреть. И какое-то время мне неприятно было даже слышать о нем от кого-то. Потом прошло, конечно, но жизнь уже развела необратимо. Да что там, тогда все ахнули, даже самые близкие его друзья. Потому что мы все были – то самое первое поколение дорвавшихся. Первое поколение, на которое беспрепятственно обрушилась океанская волна, книжное цунами 90-х. Первое поколение, которое эту волну поймало – и, сначала захлебнувшись, потом научилось серфить и наслаждаться.

…Мне не дает покоя сегодняшняя нелепая новость. Люди, которые придумали и отдали это вот одиозное распоряжение насчет «18+» в российских библиотеках, - это ведь ровесники мои, люди моего поколения и моложе. Именно те, кто в ранней юности вкусил книжной свободы, те, кто не знал рамок и границ, те, кто жадно глотал книги – разные, сложные, взрослые, - и не мог насытиться, те, кому знакомо и памятно даже само по себе осязательное наслаждение держать книгу в руках (предмет мучительной моей ностальгии в эпоху чтения с гаджетов). Может быть, еще и поэтому все это так трудно укладывается у меня в голове.

И теперь, на волне ностальгии, испытываю острое желание сделать то, чего я никогда не делала: просто сказать здесь спасибо Юре, потрясающему человеку, в буквальном смысле окормлявшему книгами, как семью хлебами, целый огромный город. Человек-эпоха. Человек-«Классика». Одно из главных лиц и один из главных героев моих прекрасных книжных 90-х. Спасибо.