Про цемент русского языка

Все пишут в Фейсбук, что они думают о ситуации. А мне завидно. Я же тоже о ней что-то думаю. Но отчего-то не пишу, а только позволяю себе иногда какие-то художественно оформленные намеки. Выглядит это, будто я ничего не думаю. А я же мыслитель, я думаю, да еще как.

Я думаю, что язык — это индикатор сознания. По нему можно определить, в каком состоянии находится человеческое сознание. Скажем, если человек пишет в одном абзаце два раза слово «поглощение» с разными (курсив) ошибками, а слово «три» пишет как «3-и», то можно утверждать, что его сознание находится в сумраке. Именно потому что с разными: это не неграмотность, это нарушение логики.

Именно потому что «3-и»: дело не в неграмотности, дело в непонимании сокращения как такового.
И если почитать комментарии ко всем статьям на русском языке, к которым только приделана форма для комментариев, то можно предположить, что большинство носителей русского языка находятся в состоянии сумеречного сознания.

(Курсивом след. абзац.)

(А дальше не курсивом.)

Ученый, кстати, скажет, что нельзя.

И будет прав — до тех пор, пока не прочтет историю про Миммельштоя и Цыцкариджу (гугл) и не посмотрит на ситуацию глазами обывателя вроде меня. Да-да. Большинство русских живут в сумраке.

Это нужно признать как медицинский факт. И не верить, что утверждения типа «канадцы тоже в сумраке» или «русские всегда так жили — и ничего» как-то могут этот факт опровергнуть. Что происходит с английским или французским языком, меня в данный момент не интересует. А что было раньше, меня интересует только если поможет понять, что будет потом. Поэтому предоставим канадцев и прочих гейропейцев собственной судьбе и заглянем в Советский Союз.

В Советском Союзе был институт русского языка. Институт в широком смысле. За русским языком следили и его нормы фиксировали. То есть, если писать «мне нравиться» в СССР стало бы нормой, то ее следовало бы, по советским правилам, закрепить. Занести в словари, преподавать в школе и так далее. (Но оно, конечно, не стало бы, потому что иногда есть необходимость отличать «что делает» от «что делать».) У языка был стержень, построенный на простой нерушимой логике.

В употреблении слов было рациональное объяснение. Даже если 84 процента советских людей писали «не причем», а Леонид Агутин это даже пел, все равно существовало неоспоримо верное, логически обоснованное написание, которое не позволяло «не причем» выродиться в «мумуму», а держало близко к себе.

Специально для всех: «ни при чем».

Итак. Было — стало. Институт русского языка существует до сих пор, но не в широком смысле, а как организация напротив Храма Христа Спасителя, если я не ошибаюсь. Несмотря на то, что институт сам не знает, как правильно написать свое название (см. параграф Ководства 55), в нем работают прекрасные, грамотные люди, знающие свое дело. Но. Они ни на что не влияют. Ну кому сейчас есть дело до какого-то института? Он же русского языка, а не нефти, газа и польских яблок. (ИНГПЯ.)

Тут я, возможно, разглашу корпоративную тайну, за что прошу прощения у Темы. Думаю, это не очень страшное разглашение. Когда я работал в Студии Артемия Лебедева, мы пригласили профессора из института русского языка. Он выступил перед нами, мы задавали вопросы, прекрасно пообщались, стали умней и опытней. Нас с S. очень интересовало, как следует по-русски писать flash: «флэш» (как мы думаем) или «флеш» (как считает Тема). Профессор склонился на нашу сторону, но Лебедева не переубедил.

Мы, хвастаюсь, были одним из таких островков, которые заботятся о русском языке. Не дают ему превратиться в «мумуму». И даже его развивают. (Студия и сейчас продолжает эту героическую борьбу.) Проблема в том, что количество этих островков неумолимо снижается. В Советском Союзе невозможно было представить, чтобы передача на Центральном телевидении, да еще на первом его канале вышла бы в эфир с ошибкой в названии, и это бы осталось без последствий для телевизионного руководства. Что сейчас: на Первом канале выходит передача «Имя Россия». Институт русского языка может всем коллективом надеть рясы и перебежать дорогу. Если Константин Эрнст не считает, что два слова нужно согласовывать, то никто ему не указ. (Или же указания он получает из головного офиса компании «Кока-кола», где о русских падежных окончаниях слыхом не слыхивали, и поэтому давайте все вы будете говорить «пейте кока-кола».)

Так. Какой-то странный абзац получился. Советский Союз был гнусен, отвратителен, мерзок, и в нацистской Германии тоже, не сомневаюсь, следили за чистотой языка. Но речь не об этом. Речь свою я веду о том, что русский язык активно разлагается. А это, в свою очередь, свидетельствует о исчезновении нации. Тут читатели дружно выдыхают: «Ну ты, Воронежский, открыл, бля, банку шпрот». Ну да, открыл, а что.

В отсутствие власти в лице института русского языка разные группы граждан растаскивают его кусочки по углам и насилуют там в свое удовольствие. Депутаты говорят на одном языке, поп-звезды — на другом. Жители Москвы на московском, жители Самары — на самарском. Обыкновенные товарищи на обыкновенном, а спецтоварищи за охраняемым забором — на особом. В какой-то момент петербуржец просто не поймет, что пытается рассказать ему встреченный в Барселоне таганрожец. (Что говорят депутаты — мне уже сейчас трудно понять.) Нация развалится окончательно.

В этом тексте описываемые явления отчего-то получают негативную эмоциональную окраску. Типа я ругаюсь или ною. Нация, мол, разваливается. Или «а давайте примем закон». Ну да, ругаюсь и ною, конечно. Хотя на самом деле хочу отличиться и задать вопрос: что делать дальше? (Как оригинально!)
Бороться, как Тема?

Или разделить мысленно всех русских на предполагаемые части и примкнуть к одной из них?
Попытаться в сорок лет научиться думать на другом языке? «Пусть все течет само собой, а там увидим, что случится»?

Скорее, последнее. Ох, всегда этот вариант побеждает. Тристан мой рулевой.

Отсюда