О Екатерине Первой, или Подлинная история Золушки

Дописывала ночью большой текст о Екатерине Первой, она же Марта Скавронская, она же Марта Крузе, она же Екатерина Михайлова. Ну, о ней все всё знают, что тут напишешь-то, кроме избитых очевидностей «своими словами». Но вдруг мне эта история увиделась в другом разрезе совсем. Из-за совпадения дат.

Марта родилась в 1684 году. А Шарль Перро написал свою версию «Золушки» в 1697-м. И вот тут прямо заголовок напрашивается: «Подлинная история Золушки».

Потому что, если так смотреть на судьбу жены Петра Первого, то все раскладывается очень показательно. Там даже есть место фее, точнее – череде фей. Просто таких… тоже подлинных. Ну, или же какое-то количество «тех, кто раньше с нею был» - это все-таки не феи, а, соответственно, крысы, мыши и ящерицы, которые в итоге до дворца-то Золушку довезли.

Вот есть девочка в лифляндской тьму-таракани. Служит у местного пастора за еду. Как раз драит те самые котлы и скоблит тот самый пол. А поскольку никакого кинофильмового коня Юрашека, совы Розарки и стаи безымянных голубей у нее «для поговорить» нету, то собеседниками становятся разномастные мужчины, и девочка в совсем юном возрасте с ними так наговорилась, что пастор ее бегом выдает замуж в надежде спасти бессмертную душу. Но замужем Марта была всего два дня, потому что через два дня молодожен-шведский драгун Йоган Крузе отбывает оборонять Мариенбург от русских и пропадает навеки (и тут виньетка судьбы: из-за него Марта большую часть жизни проживет соломенной вдовой, и детей другому мужчине будет рожать именно в этом статусе, а в 1710 году в честь победы в Полтавской битве Петр прогонит по Москве пленных шведов, и среди них – ба! – окажется Йоган Крузе, и сболтнет, что царева любовница, мать царевен – его жена вообще-то, и его сразу в Сибирь, где он еще десяток лет протянет, при этом задним числом официально объявленный умершим еще в 1705-м, чтоб к статусу царицы и ее детей вопросов больше не было).

Тем временем первая фея (или первая мышь, или первая крыса, как посмотреть) фельдмаршал Шереметев зачистил Польшу до последнего камешка от кровавой бани, и вот, бедный пастор (не знаю, он в этой сказке тоже фея-нулевой километр, или Золушкин папа?) с челядью идет падать ему в ноги, чтоб отпустил 400 пленных мариенбуржцев. Марта - среди этой челяди, конечно (она как раз только-только зацепилась за русского офицера, потому что выжить в этой мясорубке хотела). 50-летний Шереметев замечает среди слуг Марту, забирает, незамедлительно насилует и оставляет при себе – единственную из всех, а остальных, включая пастора, отправляет в Москву.

Дальше на подлете вторая фея. Меншиков Александр Данилович (ну, он хоть помоложе, ему тридцать, так что правильнее в этом контексте его, наверное, записать как Пажа, который «не волшебник, а только учится»). И та же история. Марта прислуживает, Меншиков говорит «хочу» - и забирает. Шереметев, причем, закусывает удила, как-то его девочка, похоже, сильно зацепила, и у них с всесильным фаворитом прямо до серьезной ссоры доходит, но бестолку. Меншиков, причем, еще и говорит своей новой игрушке довольно мерзкую вещь, мерзкую, потому что серьезно считает себя в этот момент благородным, - что, если они «подружатся», то потом «даст ей возможность получить свою долю чести и хорошей судьбы».

И в третий раз закинула фея свой невод – и история опять повторяется. Петр Первый заезжает к Меншикову переночевать, Марта прислуживает, Петр весело при всем честном народе велит ей отнести перед сном свечу в его комнату, бодро употребляет бесправное существо, тысячу раз уже использованное другими людьми «в своем праве», утром сует ей дукат и отбывает. А она остается, «встала и пошла», «вы же женщина, потЕрпите».

Но дальше у нас – что-то вроде Золушкиного бала получается. Потому что через несколько месяцев Петр опять проездом останавливается у Меншикова. Опять пьет и веселится, и тут ему стучит в голову (сперма-зачеркнуто) воспоминание-хрустальная туфелька, и он спрашивает, а где та… ну вот та. «Ту» зовут. Марта входит и всем бросается в глаза, что она дико смущена и взволнована. Ну, то есть так это описывают – и природу этого волнения трактуют однозначно как «батюшки, какая честь!», не предполагать же, что изнасилованная в прошлый раз пьяным грубым великаном девочка волнуется, допустим, потому что воспоминания у нее нелучшие, и повторения не хотелось бы, а спрятаться и пересидеть не получилось. И точно так же все в шоке наблюдают, что царь чего-то тоже сильно смутился и как-то так молчалив до конца ужина. Тут ему как раз Марта подносит водку на подносе. И он ей говорит (подошла туфелька): слушай, мы с тобой чего-то оба смутились, я так думаю, ночью мы с этим разберемся. Дальше бросает Меншикову: я ее забираю. И забирает. Выступая то ли в качестве феи, то ли в качестве принца, но по-любому во дворец.

Тут Шарль Перро нам машет ручкой и пьет мед-пиво, а современные продвинутые мыслители переходят к теоретизированию на предмет «что могло случиться с Золушкой после свадьбы». Но зачем теории, если есть практика – и можно просто посмотреть, что случилось с Мартой дальше.

Марта – как вода, и это единственный спасительный способ, навык, то ли врожденный, то ли очень рано приобретенный. Она принимает форму сосуда и новые правила. Ее психопатический любовник обладает мощной сексуальной конституцией и продыху ей не дает, успевая еще и удовлетворять сиюмоментные хотелки на стороне. Она начинает рожать – и это очень горькая часть ее женской жизни. Потому что сначала два сына, и оба сразу умирают. Потом две дочери – эти выживут. Собственно, только они и выживут, а остальные девять детей умрут. Один прожил день, одна малышка полтора года, еще одна до года не дотянула, еще одна – чуть больше двух лет, один малыш – три с половиной года, и вот так все, все. То есть она успевала не только выносить, но и полюбить, и узнать, и прикипеть.

Дальше у нее забирают имя и веру, и она теперь Екатерина Алексеевна Михайлова (Алексеевна – в честь крестившего ее царевича, которого она не любит, из-за которого боится за судьбу своих детей, и который для нее довольно грозное напоминание о судьбе первой жены Петра, заточенной в монастырь, а Михайлова – «партийный псевдоним» по будущему мужу, Петр так назывался, когда все дружно делали вид, что его никто не узнает).

Дальше она повсюду сопровождает Петра – у нее есть маленькая страховка: он не просто собирается на ней жениться, а объявляет близким, что, даже если не успеет этого сделать в случае, допустим, гибели в войне, она все равно должна считаться его законной супругой. Там же война за войной, кампания за кампанией. И вот, она, обрезав волосы и надев гренадерскую форму, ездит с Петром. Верхом. В палатке спит. В речке моется. Солдат бинтует и водку им подносит. Редкостное, говорят, демонстрирует хладнокровие и бодрость духа. При этом неоднократно она вот так за/с ним ездит, будучи беременной. И он это очень ценит. И вообще, похоже, относится к ней с той мерой любви, которая ему в принципе в жизни отмерена. Письма пишет действительно трогательные из поездок.
Ну и знаменитый факт: она одна умеет его усмирять и лечить. Он же припадочный. У него головные боли. Неконтролируемые приступы ярости. И она к нему – как укротительница тигров. Мне это представляется немножко как в фильме «Полосатый рейс», когда все здоровенные сильные мужчины прячутся, робко подглядывая в щелки, а маленькая теплая женщина гладит льва. Вот Екатерина, говорят, начинала с ним еще издали говорить, на дальних подступах, очень спокойно и мягко, и он еще на этом этапе слегка сдувался. Потом она подходила близко, садилась, он падал рядом, клал ей голову на колени или на грудь, и она его гладила по волосам и почесывала. Он засыпал. И она так сидела часами не шевелясь. Потом он просыпался совершенно здоровым и бодрым.

Идиллия, да. Правда, при этом он продолжал свое либидо чесать направо и налево и употреблял всех и каждую – от трактирных девок до фрейлин. Ее же собственных фрейлин. Кого недолго, а кого – годами. И они все норовили рожать, и все были твердо уверены, что от Петра. А Екатерине надо было с ними дружить – и она дружила. А унижения при этом случались вполне себе. Когда маленькая дрянь Мария Гамильтон, ее фрейлина, ненадолго ставшая фавориткой царя, стала о ней мерзкие слухи распускать, а потом еще оказалось, что она у нее наворовала украшений и продавала их, чтоб вернуть подарками расположение и погасить долги любовника, царева денщика, моего однофамильца Орлова (правда, тут веревочка вилась недолго, потому что оказалось, что маленькая дрянь собственноручно убила своего ребенка, который вполне мог быть ребенком государя, так что ей отрубили голову и, говорят, хранили в недрах кунсткамеры, - и Екатерина же умоляла ее пощадить и не казнить). А Петр к жене уже настолько относился как к дрррружищу, который все ппппанимает, что делился с ней подробностями и подбадривал каждый раз, что, мол, но ты у меня, конечно, все равно на отдельной полке, ты рррроднуля и любимка (очень мне интересно, кстати, что там вышло с «дурной болезнью», которой его заразила много лет продержавшаяся любовница Авдотья «Бой-баба» Ржевская, мужу которой он за это велел ее выпороть как сидорову козу; Петр жену-то милостью не оставлял в жанре сеанса одновременной игры – то есть должен был, ко всем ее радостям, по идее, и этим наградить?). И она ни разу ни ревности, ни усталости не показала. Шутила, улыбалась, демонстрировала польщенную благодарность.

(До чего же все-таки омерзителен и невыносим этот гаремный уклад, одинаковый везде, хоть при султанах, хоть при китайских и корейских императорах, хоть при русских царях! И до чего же все-таки отдельная мука – вот эти, типа, «истории успеха», тонких побед отдельных уникальных фавориток, сумевших привлечь внимание монарха-маньяка, спастись от смерти, пройти по минному полю и заработать статус мудрых «любимых боевых подруг», совершенно одинаковые, по одному шаблону скроенные «ошибки выживших», хоть Роксолану взять, хоть Шахерезаду, хоть Вэй Инло (о которой можно посмотреть «Покорение дворца Яньси» и потом с неделю сидеть тихо-тихо и благодарить судьбу, что живешь здесь и сейчас, а не там и тогда).)

И Екатерина долго так продержалась, очень. А потом, бедная, подумала, что, может, ей тоже можно немножко. И раз в кои веки рядом оказался мужчина – не стремительно стареющий и насквозь больной, но продолжающий сношать все что шевелится исполин-маньяк-психопат-реформатор, а просто мужчина, веселый, галантный, понимающий, возможно – действительно любящий, но даже если нет, то дающий такую иллюзию. Может, он даже был сказочный Золушкин принц. Не король, конечно, а именно принц. Может быть, для нее он был даже Маленький принц – там не до конца понятно, точно не узнаешь. Но судьба же не может Золушке просто сделать подарок, когда дело происходит не в сказке, а в жизни. Поэтому нужно непременно закрутить совершенно сериальный вариант – и избранником сделать человека, которого зовут Виллем Монс и который по совместительству – брат первой любви и многолетней главной фаворитки Петра Анны Монс, именно за измену в свое время и отставленной. И конечно, там должна быть анонимка, очень грамотно составленный донос, в котором эдак впроброс, как обо всем известном факте (ну, правда, Петр действительно, похоже, оставался единственным, кто был не в курсе), упоминается связь царицы с ушлым взяточником-камергером.

И Петр, которому по определению можно, до такой степени оскорблен единственной этой прогулкой Екатерины, которой по определению нельзя, что реагирует прямо в духе Дюма и Дрюона. И Виллему Монсу отрубают голову (нет-нет, не за то, что наставил рога государю, а за мздоимство, конечно, потому что с коррупцией у нас всегда боролись на совесть), и эту голову Петр самолично приносит на подносе жене. И вот этот день казни – это отдельная история. Потому что о каждом шаге же царицы докладывали, и вот об этом дне доложили, что она была бодра-весела и разучивала с придворными дамами танцы. И, правду сказать, королева Марго с Анриеттой ей в подметки не годятся в смысле владения собой. А с Петром они за закрытыми дверями тогда долго-долго и тихо-тихо говорили, все ждали скандала, не дождались. Бедная фрау Марта: единственный человек, который условно тянул на Мюнхгаузена простором идей и смелостью задач, совсем свихнулся на почве всемогущества, и в этом перевертыше именно фрау Марте в итоге «они положили сырой порох», даром что «у кого еще есть такая женщина» (с)...

Ну, с другой стороны, мог бы и жизни лишить. А он просто запер, все отобрал, полностью срезал содержание, запретил выполнять приказы царицы и обрубил доступ к своей оскорбленной персоне – даже письма ему написать ей было нельзя. И так несколько месяцев, пока дочка Елизавета не вымолила разрешения, чтобы мама с ними разок поужинала. Он разрешил. Она пришла и долго-долго стояла на коленях и просила прощения, как нам сообщают очевидцы (то есть надо было непременно, чтобы очевидцы – были), и только через три часа ей позволили сесть со всеми за стол. А потом опять бойкот.

Но ему было совсем скоро уже умирать. И вот тут они помирились. И Екатерина за ним ухаживала, не отходила от постели, и умер он у нее на руках. Потом, когда она стала настоящей Царицей, а не просто царицей, у нее, конечно, фавориты пошли косяком. Потому что когда Царица – то можно.

И вот именно и только так может реализоваться подлинная история Золушки, и никак иначе. Сказка о Золушке в каноническом изводе никогда не предполагала собственной воли героини – только очень простое и, как скажет любой современник, подкованный в позитивной психологии, прискорбно неконкретно сформулированное желание. Хотела во дворец? Нннна! Правда, Марта, я уверена, и того-то не желала, ну какой дворец… Может, она вообще просила просто «выжить» и «чтоб был свой дом, еда и муж», - а ее как котенка раз так, и в Большую Историю, но в целом сбылось, не придерешься.

Сказочные чудеса у нее были? Приходили извне, как это сказочным чудесам положено? А как же, конечно. Только за них в не сказочной, а реальной реальности надо было заплатить сторицей каждой фее-ростовщице, у которой ты и в долг-то брать не хотела, но должником тебя таки сделали.
А может, это сказка не только о Золушке, но и об Алисе в Зазеркалье, когда надо продраться через абсурднейший путь по шахматным клеткам, не зная правил игры и пытаясь адаптироваться по ходу, и зачем-то в итоге стать королевой на пустой доске.

А может (это если наличие собственной воли все-таки допустить), это сказка о Дюймовочке. У жабы побывала, у мыши побывала, у крота побывала, из норы в нору, хотя и с повышением, и уже аж целое зернышко тебе полагается, но идешь и идешь. И вот, если Марта все-таки еще и Дюймовочка, то ее совсем жалко. Потому что можно представить, как она иногда смотрит вверх и тихонько зовет вот этими самыми дюймовочкиными словами: «Ласточка, ласточка!» (забери меня, унеси меня, пусть меня найдут, нужное подчеркнуть) – но в голове немедленно блеет Наташа Королева, продолжая: «…ты передай привет/этому мальчику»… Какому мальчику? Если Монсу, то «которого больше нет». Но с высокой вероятностью, конечно, – «которого вовсе нет».

вКонтакте | в FaceBook | в Одноклассниках | в LiveJournal | на YouTube | Pinterest | Instagram | в Twitter | 4SQ | Tumblr | Telegram

All Rights Reserved. Copyright © 2009 Notorious T & Co
События случайны. Мнения реальны. Люди придуманы. Совпадения намеренны.
Перепечатка, цитирование - только с гиперссылкой на https://fromdonetsk.net/ Лицензия Creative Commons
Прислать новость
Reklama & Сотрудничество
Сообщить о неисправности
Помочь
Говорит Донецк