Про Карп отмороженный и другое

К другим новостям.

Вчера, как водится, отстав от вас на сколько-то там световых лет, посмотрели фильм «Карп отмороженный». Очень приятное произвел впечатление.

Единственная загадка – кто и почему определил жанр как комедию. Конечно, здесь есть место забавному, есть место негромкому сарказму, мягкой улыбке место есть тоже. Но комедия? Честное это, грустноватое, ласковое и, в общем, довольно безнадежное кино (оставляющее при этом странное ощущение именно надежды) никак, на мой взгляд, этим жанром не описывается, нисколечки. Вообще – удивительное дело. К сюжету-то вопросы есть. К некоторым логическим… если не нестыковкам, то пусть лакунам. Я имею в виду не достоверность чисто фактическую – притчевая компонента слишком выражена, чтобы этого требовать. Я имею в виду логику характеров, по большей части. Но эти вещи просто отмечаешь про себя – и тут же спокойно и расслабленно отпускаешь, потому что искренне неохота придираться, больно уж всё это хорошо в каком-то большом, глобальном даже смысле. И поэтому мне хочется самой себе все это объяснить осознанным ходом – спрямлением углов, пунктирным развитием характеров и «лобовыми» метафорами, свойственными как раз притче. А раз хочется, так я и сделаю, так и объясню.

Такую Марину Мстиславовну Неёлову я вообще никогда не видела. И это – поразительная удача и фильма, и ее собственная. Филигранная работа, нежнейшая, тончайшая – и очень какая-то легкая, свободная, явно не потребовавшая никаких особенных прозрений и тяжких ночных дум, мучительных размышлений о разных там «сверхзадачах». Работа большого-пребольшого мастера – легкая не ремесленным умением и опытом, а уже в кровь вошедшим мастерством. Иногда она, точнее, ее героиня, так остро (неявно, не буквально, но так остро!) напоминала мне мою собственную маму последнего времени ее жизни, что у меня в буквальном смысле замирало сердце, хоть руку протягивай к экрану и заодно куда-то за его пределы. Причем, я совершенно уверена, что каждому зрителю она напоминала его собственную маму – чем-то общим для мам, что мы потом так жалобно ищем, тычась в оставленные ими платья за запахом и записки «обед в холодильнике» за почерком.

Алиса Бруновна Фрейндлих – ну, тут понятно, хотя такой я ее тоже никогда не видела. Явно она получала огромное удовольствие в процессе. Да и вообще кастинг роскошнейший. Любимый мой Пускепалис… Не любимый, но чрезвычайно уважаемый Евгений Миронов (самая для меня спорная роль в этом фильме, но был там один момент… в этот момент мой муж нажал на паузу, обернулся ко мне и спросил: «блин, вот как он это делает, а? Ну это ж невозможно просто так сыграть, как он это – на наших глазах, а?»).

Эпизодники прекраснейшие, хотя и немного их – я вообще очень люблю такое камерное кино, скромными актерскими средствами (количество актеров имею в виду) осуществленное. Мне только девушка-первая любовь героя не понравилась. Я смотрела, твердо зная, что эту роль конечно же должна была сыграть Евгения Добровольская, и более того, я совсем не удивлюсь, если окажется, что «на нее» эта роль и писалась.

И вот что еще поразило меня (сначала я хотела стереть «поразило» и как-то попроще написать, но оставила, потому что правда поразило). Реалии этого кино совершенно правдивы. Честное оно – в смысле отображения актуальной действительности. И эти самые реалии никак не могут, казалось бы, оставлять ощущения уюта. Ну, елки, угасающий поселочек (поселок городского типа, наверное), безнадега, судьбы и образы совершенно знакомые, нечего там ловить, все фигово и будет еще фиговей, много, много фиговей… Но! Почему же остается ощущение уюта, а?

Теперь признание, если еще не признавалась. В смысле, я не помню, говорила ли уже, что у меня плохой вкус. Если нет, то вот, говорю. Я люблю, знаете, найти черты высокого искусства и последней выстраданной правды в каком-нибудь проходном образчике масскульта… какой бы привести пример, чтоб точно показал степень моего падения? А! Вот, скажем, я серьезно высоко ценю песню Константина Меладзе про «притяженья больше нет» в исполнении, соответственно, Валерия Меладзе и группы ВИА «Гра». Выпив, могу развернуто аргументировать (здесь разухабистый вызывающий смайл).

Ну и вот. Насчет уюта. Люблю я вражеские любовные романы про глубинку. Штатовские городишки с одним светофором. Английские деревеньки. Такое. Именно за ощущение уюта, за яркие и симпатичные характеры, за спокойный идеологический принцип верности малой родине и искреннего непонимания, зачем ее покидать. Мне-то самой этот пафос (не путать с патетикой) в известной мне жизни и знакомых реалиях никогда близок не был. Огни же ж большого города, большому кораблю – большое плавание, все такое. И казалось, что в наших широтах невозможно написать роман/снять кино об этой самой малой родине как месте осознанно выбранной счастливой судьбы. Чтоб не соврать, со времен сериала про Будулая и Клавдию я ничего с подобным посылом не встречала. И тут недавно сидела ночью с ноутом, в очередной раз сорвав сон.

Смотреть что-то серьезное ни сил, ни желания не было. Стала искать, скажем мягко, несерьезное – не впадая уж совсем в бездны фантазийной реальности сериалов канала «Россия». И на меня как-то случайно выпал недлинный сериалик под нелепым названием «Рая знает». Я его стала смотреть, потому что там играет Ирина Пегова, а я Ирину Пегову очень-очень люблю.

И это оказался до того славный фильм – в первую очередь потому, что он подарил то самое ощущение уюта. В общем, там малюсенький городочек. Все друг друга знают. Есть парикмахерская, в которой работает Рая. Есть двор ее с извечной парой пенсионерок. Есть новый участковый (очаровательная и даже почти удавшаяся попытка Дмитрия Дюжева вырваться из привычного амплуа), есть старый участковый (горячо мною любимый Тимофей Трибунцев). Есть детективная линия, на которую вообще не надо обращать внимания, большая это ошибка – смотреть этот фильм как детектив, ни в коем случае, не вздумайте даже! Надо это смотреть… ну, как будто вы – командированный в этом городе. И просто случайно присутствуете при каких-то событиях и видите их всех, совершенно живых, реальных, настоящих. Юлию Ауг, например, видите – в роли хозяйки парикмахерской. Блистательную Агриппину Стеклову видите в роли продавщицы шмоток, толкающей подружкам всяческую раскрасоту из клетчатых сумок.

Низкоэтажные дома и маленькие кухни, на которых все время готовится суп, а из холодильника извлекается селедочка под водочку, небольшие гастрономчики, где покупают «колбаску», скверики с клумбами, где днем гуляют молодые мамаши с детьми, а вечером целуются на скамейках парочки… Ну мы же видели это всё миллион раз – мне, допустим, знаком почти каждый городок и поселок Донецкой области, а вам – Подмосковье, Тверская и Калужская область, Киевская, Харьковская, Одесская, это я всё еще перечисляю то, что сама видела, а есть же миллион городков и поселков в областях и районах, и там есть низкоэтажные дома, уже тридцать лет слывущие в народе «большими» или «новыми», парикмахерская-салон, участок, дворик с полощущимся бельем, парень на мопеде, учительница, знающая по именам (и на «ты») абсолютно всех жителей, от «главы» до бомжа…

Так вот, это всё не просто узнается в «Рая знает», это всё впервые на моей памяти отражено там… ну я не знаю, с любовью, что ли. С ощущением уюта. С ощущением «да вы офигели, чего это я должен отсюда уезжать, когда мне здесь всё по сердцу, все свои и всё своё, и все наши, кстати, тоже так думают».

И, конечно, образ этой самой Раи, считанный и просчитанный Пеговой просто мастерски. Это такая девушка… ну, то есть, она не девушка уже давно, а молодая женщина «в поиске». Модная «через не могу», из последних сил шагающая на высоченных каблуках (и виду не подавая, что ноги отваливаются), с «креативной» прической, с особым говорком и манерой говорить, присущей именно парикмахершам (не путать со «стилистами»), с обаятельнейшей потребностью в сплетнях, со всевозможными хозяйственными талантами, с даром редкой интуиции и проницательности и с невероятной естественностью реакций – от сочувствия до злорадства. Если вдуматься, это ведь один из самых ярких и обаятельных живых женских типажей наших. Незаслуженно обойденный в литературе и кино.
Я знала одну такую женщину. И – вот как на духу! – совершенно серьезно ей временами завидовала. То есть, встречала-то я представительниц этого типа неоднократно, но знала – одну.

Назовем ее… Кристиной. Это похоже на ее имя, честно. Мы с ней познакомились в поезде. Мне был 21 год. Ей – чуть за тридцать, совсем немножечко. Мы ехали в плацкартном вагоне из Симферополя в Донецк. Я – одна. Она – с подругой, пусть Снежаной. И мы задружились сразу как я не знаю. Они меня стали опекать, во всяком случае, поначалу. Мы были из совершенно разных миров, но в Кристину я, можно сказать, влюбилась, настолько это был гармоничный человек.

Бывают такие женщины, удивительный типаж, я его сама с собой называю «славянский пин-ап». Кристина была очень яркой его представительницей. Как бы описать… О! Есть такая актриса, жена Игоря Бочкина… сейчас, секунду, погуглю… нашла! Анна Легчилова! Она еще играла возлюбленную Гостюхина в сериале «Дальнобойщики». Вот это – тот самый тип. Кристина даже немножко похожа на нее была. Я и сейчас могу отчетливо ее увидеть такой, как в первый раз. Они со Снежаной зашли, когда я уже сидела в вагоне. Болтали и смеялись – такой смех, как карамельки. И манера говорить у Кристины была, и голос, и интонации, и слегка пришептывающее произношение… тоже почему-то с леденцовыми карамельками у меня ассоциируется. И они сходу начали со мной болтать и смеяться – рассказывали, как убегали от любвеобильного таксиста, который их довез от Алушты до Симферополя.

Долго упихивали сумки под полку, после чего плюхнулись на нее, тяжело дыша сквозь смех и деловито обмахиваясь журналами. Такие журналы, знаете, типа «Лиза», тонкие, где про моду и кроссворды в конце. Отдышались. И, загораживая друг друга распяленными на вытянутых руках простынями, стали переодеваться. Потому что в поезде надо переодеваться, это закон. К тому времени я уже срисовала Кристину. Ее стрижку художественными прядями, моднейшее по тем временам окрашивание, контрастные яркие пряди на блонде, ее роскошный загар, кожа прямо светилась, ее светло-розовые брючки-капри, маечку, расшитую каменьями и блестками, туфельки-шлепанцы на каблучках… такое всё тоже леденцовое и карамельное, такое «не моё» и такое ей идущее и какое-то… не подобрать другого слова… аппетитное. Переоделась она в такие же совершенно вещи, которые почему-то были назначены «домашними» - джинсовые «капри» (она говорила – «каприки»), маечку с блестками… Ногти на ногах и руках сверкали ярким лаком, тоже как леденцы. И вся она была – как леденец. Кристинка была не худышка совсем, очень плавные линии, вполне себе животик, вполне себе всяческие «ямочки», вполне себе крепенькая, сбитенькая и любящая вкусно поесть, выпить и закусить. Никакие «ямочки», как я позже узнала, ее совершенно не смущали. То есть она могла с деланной досадой ущипнуть себя за живот и беззлобно посетовать, что «разъелась, как эта!», но на самом деле нравилась себе очень – и совершенно заслуженно.

Никаких дурацких комплексов, всё всегда, как она говорила, «в обтяжечку», всегда, как она говорила, «на каблучках», лезут в голову тривиальнейшие сравнения с тропическими птичками, но она правда была такая. Поставь с ней рядом профессиональную модель с идеальным весом по формуле «минус 130» - и на модель посмотришь с жалостью да плечами пожмешь, когда вот она, Кристинка, невысокая, как она, опять же, говорила, «фигуристая», в любимых своих блестках и каменьях… Как будто сплошные колокольчики и бубенчики, перезвон, побрякивание, посверкивание, елочные игрушки, «дождик», праздник-каждый-день, огоньки и рождественские гирлянды на заснеженном доме. Это всё – стремительный ряд ассоциаций, пронесшихся при том первом знакомстве-наблюдении. Привлекательная до невозможности. Светлые голубые глаза необыкновенной яркости на загорелом лице, губы сверкают от блеска с блестками, сережки с камешками покачиваются и подпрыгивают при каждом движении, колечки и браслетики вспыхивают искрами, пока она деловито разворачивает «колбаску», «сырок», «бутербродики», «курочку», «яички», достает «коньячок», нарезает «лимончик» и «яблочко».

Она вообще говорила так – сплошные уменьшительные, такие «вкусненькие», по-другому не скажешь. Обычно меня это бесит, без преувеличения. А тут я как под гипноз подпадала. Могла ее слушать сколько угодно, специально какие-то вопросы задавала, чтоб просто слушать – это было почти физиологическое удовольствие. Карамельный веселый голосочек, карамельные интонации, карамельные словечки… В общем, мы тогда в поезде очень зажигательно выпили коньячку и понравились друг другу настолько, что решили общаться и дальше.
Кристину мне просто-таки судьба послала: она была – да, именно парикмахером, женским мастером, и очень даже подрабатывала на дому. И не один год я с тех пор обслуживалась у нее. Ездила к ней довольно далеко – она жила в отдаленном спальном районе Донецка. Она меня красила, стригла, укладывала.

Если у нее в гостях оказывалась Снежана – получалось заодно сделать маникюр и педикюр. Понятно, что за деньги. И, кстати, никаких скидок Кристина не делала, а я не просила. Это было за скобками. Прикосновение ее рук всегда было очень нежным. Был у нее этот талант – расслабления клиента. Она мыла мне голову, подстригала, пахло ее духами – сладкие, конечно, она любила, «эскаду» разную покупала в пробниках – тогда была такая возможность, в пробниках покупать. Она говорила «волос» - «у тебя волос густой, хороший, ну чивоооо ты, ну, Леееесечка, ну моя бубочка,ну давай вот так сделаем, ну тебе пойдёоооот!» (она говорила "моя девочка", "моя бубочка" и "моя курочка"). Вечно меня пыталась уговорить на какие-то эксперименты, подсмотренные в журнале «Долорес». А на себе экспериментировала вообще со страшной силой – с окрасками, со стрижками…

«Да нуууу тебя, ты скуууучная!» - и стригла меня идеально, ровно так, как я хотела. Играло радио, мы подпевали то Меладзе, то Агутину, то «Иванушкам Интернешнл», заодно в процессе гоняли чаек-кофеек, а потом, по завершении, выпивали на кухне – обычно шампанского, из разноцветных бокалов фломастерных расцветок, она очень шампанское любила, полусладкое. Она запросто могла меня накормить, если я приезжала голодная. У нее всегда был полный холодильник – какое-то вкуснейшее мясо, голубцы, тушеные грибы в сметане, холодный свекольник и компот летом, непростые и очень вкусные блюда. А, и, конечно, колбаска – «сервелатик» она любила.

Хозяйка она была фантастическая. Работала очень много, целый день в салоне, вечером и в выходные – дома, и при этом чистота невероятная, цветы какие-то диковинные повсюду, прямо джунгли, запах чистоты, свежести и парфюмерии – если б сейчас где почувствовать, узнала бы сразу. Ее муж Олег был в нее совершенно очевидно влюблен. Гордился ею страшно. И между ними было чрезвычайно явственное сексуальное притяжение – такое, когда люди постоянно друг к другу прикасаются, обнимаются, не нарочито, а безотчетно. Вот Олег просто не мог рядом с ней спокойно сидеть, все время обнимал или гладил по плечу. Здоровенный такой мужик, на заводе «Норд» работал, холодильники, что ли, делал. Очень коротко стриженный, не то чтобы красавец, но именно крепкий, надежный и сильный. Рыбак сумасшедший. Вечно привозил рыбу, Кристинка злилась, но чистила, делала все там положенные манипуляции, готовила…

Еще у них была дочка, на тот момент – младшеклассница… если б я уже не отдала имя «Снежана» подруге Кристины, то подарила бы его сейчас дочке. Ну, пусть будет Анжелка. Анжелка была – гордость. Маленькая, очень хорошенькая, очень именно чистенькая, как будто ее только что выкупали и одели в новехонькое. Отлично училась и посещала какое-то дикое количество кружков. Дома ее и видно не было – или уроки делала, или домашнее задание по фортепьяно, или читала, или была у бабушки.

А еще… Еще Кристинка периодически влюблялась. И у меня – при довольно жестком и в те-то времена отношении к изменам – почему-то не получалось отнестись к этому с осуждением и недоумением. Может, мне льстило, что она мне доверяла и рассказывала. А может, я интуитивно чувствовала, что это ей присуще, что по-другому она не может, не знаю. Не знаю имени ни одного из ее возлюбленных. Они у нее всегда проходили под кодовым прозвищем «милый». Это довольно быстро проходило, но свою дозу кайфа, тайны, шампанского и прочего этого конфетти Кристинка получала и какое-то время спокойно жила дальше. Понятия не имею, знал ли Олег. Даже догадок нет. Дело в том, что она совершенно по отношению к нему не менялась – ее влюбленности были как будто в другой жизни, наглухо отделенной.

Пару раз я была у нее на дне рождения. До сих пор вижу. Лето, открытая балконная дверь, за ней – высотки «спальника», а в их просвете – что-то вроде леса, называлось в наших краях «посадкой». Стол уставлен бесчисленными яствами – «шубами», «мимозами», «своими» соленьями и маринадами, бутербродиками с красной «икорочкой», холодцом… она всё умела. Прямо передо мной сидят Кристинка с Олегом, он расслабленно откинулся на спинку стула и обнимает жену за плечи, она улыбается, блестя глазами, губами, зубами, камешками в ушах… Только что я спасла Анжелку, которую почти довели до истерики требованиями сыграть на пианино какой-то там этюд, который она отлично играла на открытом уроке, а я сказала, чтоб оставили «дитё» (нужно было говорить «дитё») в покое, и она скрылась за дверью, напоследок послав мне благодарный взгляд. Несколько семейных пар – друзья, смеемся все истерически.

Потом с «девочками» уходим в кухню – убираем посуду, там, в кухне, выпиваем шампанского, и Кристинка быстро курит в приоткрытое окно – буквально несколько затяжек тоненькой своей сигареточки. Они с Олегом и Анжелкой играют в такую популярную игру – «никто не знает, что мама курит». Опять же, меня всегда это ужасно раздражает, а сейчас – нет. Кристинка мне шутливо-обиженно говорит, что, мол, тебе хорошо, ты можешь с мужиками на балконе курить, и ничего, а обо мне если мои узнают… ох… как же покурить хотелось! – и с наслаждением выпускает последнюю струю дыма в окно, а потом быстро тушит сигарету под струей воды в раковине.

И я могу слушать ее бесконечно. Это течение ручейка по камешкам, этот перестук монпансье в жестяной коробочке, всё это, к чему так идеально подходят остро нелюбимые мною во всей остальной жизни словечки вроде «лакомый» и «манкий». Я ловлю себя на том, что невольно начинаю ей подражать: сплошные уменьшительные и специфическое интонирование, когда голос утончается и взлетает вверх в середине фразы. Я вообще чувствую себя рядом с ней странно: как будто вот она – правда живая. А я – не пойми что. И жизнь ее, непростая совсем, кажется мне совершенно чудесной, правильной и настоящей. А моя – ни то, ни сё.

Кристинка умерла. От рака. В 2004 году. Ей не было сорока лет. Я успела дважды побывать у нее в больнице. К тому времени она уже практически меня не стригла, мы просто общались, хотя и реже. Она и в больнице была собой. Вот эта присущая ей щеголеватость, даже в халатике и пижамке, даже в тапочках. У нее был целый набор париков, и она смеялась, что получила возможность перепробовать целую галерею образов. Ей самой больше всего нравился парик с длинными темно-каштановыми волосами и челкой, она его сама довела до ума стрижкой «лесенка». Я принесла ей ее любимую красную «икорочку» - и мы чуть не подрались, потому что Кристинка пыталась всучить ее мне обратно.

Когда я пришла во второй раз, встретила Олега. Черного. И он, как и раньше, все время пытался к ней прикоснуться, только уже по-другому. Ну, понятно, как. У каждого из нас был момент, когда мы вот так прикасались к человеку, без которого никак, никогда и ни к чему. Она его вытурила со мной покурить, мы стояли на лестничной площадке, дымили, молчали – и молча же к ней вернулись. На похоронах я была только на кладбище, на поминки не поехала. Формально – потому что на работу надо было. Фактически – потому что у меня в голове не умещалось застолье, «шуба», маринады и полное при этом отсутствие Кристины.
Вот Ирина Пегова в «Рая знает» - это немножко Кристина. Временами – вообще целиком и полностью Кристина. Живая и настоящая.

Так. Стоп. Чего это я. Пишу-пишу, все, поди, еще на третьем абзаце читать бросили, а я… Я чего сказать-то хотела! От всего сердца рекомендую «Крап отмороженный», если вдруг еще не. И «Раю» совершенно серьезно советую тоже – это для таких, знаете, моментов, когда хочется своей собственной реальности, но не «свинцовых мерзостей», а «вот моя деревня, вот мой дом родной», где всё мило, знакомо и без затей. Отлично, скажем, «Рая» пойдет, если вам надо долго сидеть и нарезать салаты к праздничку.

…Йооолки, какой же роскошный момент в «Карпе», кстати, когда пожилые подруги дружно нарезают салаты для поминального стола!.. Всё-всё-всё. Молчу. Молчу! ПОСМОТРИТЕ «КАРПА»!