Владимир Бородин - отец донецкой Ханумы

"Ханума" - музыкальная драма-водевиль в двух действиях. Именно таким интригующем текстом пестрят афиши театра. Человеку постсоветского пространства название пьесы, конечно, небезызвестно, но это лишь подогревает интерес почитателей донецкой муздрамы.

Нам посчастливилось посетить одну из репетиций спектакля и познакомиться с его постановщиком, известным российским режиссёром Владимиром Бородиным. Его работы... Впрочем, позволим Владимиру Григорьевичу самому направить на себя театральный прожектор.

Группа крови

Когда знакомые в России узнали, что мы с женой едем в Донецк, они поражались и отговаривали. Ведь война здесь совсем недавно кончилась, а когда мы приехали, еще постреливали, и довольно неслабо. У нас, конечно, был мандраж – мы ведь в несколько других условиях привыкли жить. Но тем не менее решили: а почему бы не оказать Донецку гуманитарную помощь еще и такого рода. Приехать и поставить хороший спектакль!

Ближе познакомился я с донецким театром во время его знаменитых гастролей в Ростове. Именно знаменитых, потому что это был фурор! Поверьте мне, я 50 лет в театре и знаю, что такое провал, когда имеет место натянутая похвала. А здесь – успех, искреннее восхищение! Я в это время ставил «Мещанина во дворянстве» в Майкопе, это Республика Адыгея – в общем, совсем недалеко от Ростова.

Незадолго до этого мы сговорились по Интернету с Наталией Марковной Волковой (генеральный директор – художественный руководитель Донецкого государственного академического музыкально-драматического театра. – Прим. Р. К.), я сел в автобус – и через шесть с половиной часов был на месте. На следующий день уже смотрел «Трех мушкетеров». И был в восторге! Через день – «За двумя зайцами». Тут уж я окончательно понял, что это театр моей группы крови. Я люблю постановки игровые, балаганные… Туманишвили говорил, что на сцене все должно быть не как в жизни, но по законам жизни. Именно это я и увидел в «Зайцах»: там была откровенная клоунада, хохмачество. Собственно говоря, то же самое мы сейчас делаем в «Хануме». Другие эпоха, культура, традиции, приспособления, но это непосредственное общение со зрителем, откровенно театральная жизнь на сцене – вот что сближает меня с донецкой командой.

В итоге звезды очень удачно встали в ряд: я оказался поблизости, приехал в Ростов, меня пригласили… И вот я здесь, и мы готовим «Хануму».

Светлое хулиганство

В спектакле, как вы видели, задействована масса народу. Мы ищем, экспериментируем, хулиганим, ссоримся, только что не деремся (хотя есть у нас и сцена драки), но при этом дело-то общее. И цель его – создать произведение светлое и радостное, которое принесло бы зрителю ощущение праздника.
Меня покорил Донецк. Потрясающе красивый город: чистый, ухоженный, присмотренный, отнюдь не военный. Ребята рассказывали мне о феврале, о том страхе, когда сыпалась штукатурка, когда прерывали спектакль, выводили людей… Слава Богу, миновала эта пора. Теперь надо жить: светло, радостно, активно! И я вижу, как просыпается город, как начинает бурлить в нем жизнь: тут свадьба в кафе, там поют на бульваре, фестивалей сколько проводится! Вот такую же яркую, бурлящую жизнь мы и хотим воспроизвести в своем спектакле «Ханума».

Исследование души

Я режиссер традиционной театральной ориентации. Я учился, когда преподавали Кнебель, Завадский, Гончаров, Попов – корифеи русского, советского сценического искусства. И не было тогда всего этого так называемого новаторства. Это теперь уж пошли все эти мальчики, которые считают, что им все дозволено – все эти «эксперименты». А зачем? Разве это новаторство – поставить в спектакле по Достоевскому три унитаза на сцене? Или чеховские три сестры – гомосексуалистки? А Гамлет в костюме-тройке в кафе с черепом Йорика на столе… Меня никогда не убедит Ленский, который исполняет знаменитую арию, сидя в гостиной у Лариных в армейском полушубке с берданкой в руках! Работают эти «новаторы» на Запад, хотят, чтобы там сказали: «Да, гляди-ка, эти русские тоже кое- что умеют…» Кстати, не весь Запад такой. Питер Брук, например, совсем иначе мыслит. Он ничего подобного не устраивает и тем не менее великий. Тут дело даже не в Западе. Все это «новаторство» – показатель творческой беспомощности.

Театр – это исследование человеческой души, взаимоотношений между людьми. Важно показать то, что изнутри. Обертку-то можно любую накрутить. Вопрос – зачем? Если нет главного: человека с его судьбой. Вот, например, американский режиссер Роберт Уилсон с его постановкой «Сказки Пушкина. Версия авангардиста». Да, форма потрясающе не наша, но содержание-то наше, пушкинское! А если, знаете ли, форма ради формы – не вижу смысла. Просто ломать устоявшееся? Так Мейерхольд, Таиров уже давно это сделали своей нетрадиционной работой.

Мы с актерами в первую очередь подробно разбираем психологию. Каждый должен ясно понимать, что именно он делает. Что говорит – это вопрос десятый. Посмотрите, как указано в пьесе: действующие лица. Не говорящие, не читающие, а именно действующие. Действие – вот основа сценического поведения любого артиста в любом театре. Но играть надо непременно автора, а не собственные вариации на тему! Кто сможет переписать Достоевского, Уайльда, Вагнера? Да никто! Ничего не выйдет. Даже если вы изобразите Иисуса Христа блудником в публичном доме, как это сделали в Новосибирске, после чего жуткий скандал разгорелся…

Музыкально-драматические маневры

Возвращаясь к нашей «Хануме» – никакого «новаторства» у нас нет. Однако условия игры ведь диктуются определением жанра спектакля. У Товстоногова – комедия с музыкой*, у нас – музыкальная комедия. Мы отдаем приоритет музыке: у нас на сцене оркестр, мы поем, танцуем. Музыка «тащит» весь спектакль. У каждого героя есть свой лейтмотив, он звучит при его появлении и при уходе. Я больше 10 лет был главным в оперетте и знаю, что самое сложное в ней и в музыкальной комедии – это органичный переход от текста к пению. Что ж, выстраиваем, есть свои приемы, своя технология.

У меня за плечами и «Кармен», и «Паяцы», и «Евгений Онегин», и «Царская невеста». Это оперы, а к ним другой подход. Там приоритет у композитора. Если в драматическом театре первично действие, а эмоция – его результат, то в музыкальной драме, наоборот, первична эмоция, заложенная композитором в музыке, и еще нужно найти то действие, которое ее оправдало бы. То есть все задом наперед. И в оперетте то же самое. Тоже музыка на первом месте. В общем, все достаточно хитро. Но, несмотря на мое «церковно-приходское» музыкальное образование, мне все же удается маневрировать между музыкой и действием. (Первым профессиональным образованием Владимира Григорьевича было Курганское культурно-просветительное училище по специальности «дирижер-хоровик», а уже после – режиссерский факультет ГИТИСа им. А. В. Луначарского. – Прим. Р. К.)

По казахским стопам

Кстати, ту же «Хануму» я ставил и в Астане на сцене Государственного академического русского драматического театра им. М. Горького. Но тот спектакль абсолютно иной. У вас в Донецке театр музыкальный, что изначально предполагает наличие актеров с необходимым вокальным минимумом и хорошим слухом. Понимаете, не все же поют. Миронов, Кикабидзе, Бернес, Утесов – они ведь никогда по-настоящему не пели. Драматический актер иначе интерпретирует музыкальный материал. А здесь есть Руслан Слабунов, Вика и Максим Селивановы – это ведь профессиональные вокалисты. И теперь надо найти такой баланс, чтоб драматические артисты не сильно отставали от поющих, а вокалисты умели показать не только голос, но и характер. В Астане же театр сугубо драматический, поэтому там я от актеров бельканто не требовал: достаточно точного интонирования, ритма, темпа, да чтоб умели от пения перейти к прозаическому тексту. Там другие акценты. И что интересно: у них спектакль до сих пор идет на ура.

«Введите актеров!»

В свое время мне довелось поработать в ЗАТО (закрытых административно-территориальных образованиях) Красноярского края и Свердловской области. Это «атомные города». В одном из них под землей вырыто пространство, которое по площади больше самого города, – туда даже электрички ходят. Там место захоронения ядерных отходов. А, например, в Новоуральске (Свердловская область) самый большой в Европе комбинат по обогащению урана. Довольно специфические точки на карте, как вы понимаете. Но поразительно другое: театры в этих городах возникли раньше самих городов. То есть, будучи еще небольшими поселками, они уже имели свою культурную элиту.
Был такой курьезный эпизод. В 2000 году приехали мы на гастроли в Москву, и нас не хотели размещать в гостинице, потому что не смогли найти наш город
в базе данных (это естественно, он ведь закрытый). А потом еще я сказал, что городу, откуда мы прибыли, 48 лет, а театру нашему – 50… Этим окончательно добил организаторов.

Будучи стационарным режиссером, я тем не менее частенько сотрудничал с другими театрами. На Камчатке, например, 13 спектаклей поставил. Так и летал туда-сюда. Ну и в конце концов осознал, что такой род деятельности себя оправдывает. В итоге стал приглашенным режиссером. Не случайно пришел к такой кочевой жизни. Подталкивали к этому различные обстоятельства… Вам, допустим, с руководителем повезло: Наталия Марковна – человек, который в театре, так сказать, с пеленок и знает его от и до. А бывает совсем иначе. Мне приходилось работать с директором, который до театра управлял тюрьмой. И в его репертуаре была такая, например, фраза: «Введите актеров!» Это выглядит, как анекдот, но, увы, правда.

Кроме того, в Новоуральске у моей жены постоянно болела голова. Немудрено, комбинат-то все-таки атомный, регулярны так называемые выхлопы. Это, значит, когда – раз! – и все огурцы желтые.

Да и денег, откровенно сказать, постоянно недоставало. Надоело выкручиваться…

«Замарашка»

География моих творческих поездок достаточно размашиста: с востока на запад – от Камчатки до Советска, с севера на юг – от Архангельска до Караганды. Да и диапазон режиссерских работ не менее широк: это и опера, и оперетта, и классические пьесы, и современные. Особо хочу упомянуть одну постановку – не совру даже, если назову ее самой любимой своей работой. Дело было в Ташкенте. Я сотрудничал с Русским молодежным театром. У нас была создана студия. Обычно в такие студии охотно идет молодежь. Вот и у меня набралось много замечательных девчонок. И ставили мы с ними пьесу польского драматурга Януша Гловацкого «Замарашка». Она о детской женской колонии, в которой снимают кино. Я работал с детьми, мы начинали с азов, артисты росли у меня на глазах. Я их учил, потихоньку выводил на сцену. Сначала были сказочки, постепенно пришли и к серьезной постановке. Вот этот спектакль – мое любимое дитя.
Сейчас эти девчушки – по всему миру. У той, которая играла Замарашку, свой театр в Иерусалиме, да и вообще чуть ли не половина этих ребят – там же, в Израиле.

Хотя, конечно, есть и другие постановки, не менее дорогие для меня. Например, спектакль «Ах, высший свет!..», который мы показывали в Москве. Он даже принес мне диплом «Золотой маски». Нас критика не «размазала по стенке», как Свердловский академический театр оперетты или Красноярский театр музыкальной комедии. В отличие от этих несчастливцев, мы были удостоены снисходительного похлопывания по плечу: мол, гляди-ка, из деревни, а как работают!

Дом на колесах

Подобная кочевая жизнь имеет как свои плюсы, так и минусы. Однако рассуждать о них бессмысленно. Здесь как в жизни: чего в ней больше – позитива или негатива? Все зависит от отношения. У меня, например, есть один весомый положительный аргумент: моя жена Ольга – театральный художник, и все свои творческие заботы, таким образом, я делю надвое. Получается своеобразный дом на колесах. Сегодня мы здесь – и дом наш здесь, завтра в Архангельске – и дом там же. То есть, переезжая с места на место, я не оставляю где-то в стороне свою семью. Она всегда со мной. Конечно, у нас регулярны творческие споры: о костюмах, об оформлении… Но очень важно то, что мы заняты одним делом. Наверно, этот момент в значительной степени и определяет мою устойчивость к такому мобильному ритму жизни.

Вообще, в театре главное - команда. В одиночку ни один режиссер, даже самый сверхталантливый, ничего не создаст. Только сообща, только в коллективе. Потому особенно важно для меня то, что, куда бы я ни приехал, я могу быть спокоен хотя бы за работу художника-постановщика. А сплоченные режиссер и художник - это уже половина успеха.

Философия любви

Что движет миром? Любовь. Если делать что-то без любви, это никому не будет нужно. Все эти бесконечные сериалы сделаны только для денег. Ни в одном из них нет ни любви, ни ненависти. Они бесчувственны. Там много крови, много крика, всяческих недоразумений, но нет главного - души.
Если я не буду любить артистов - как сможем мы сделать что-то стоящее? Если артисты не будут любить меня - аналогично. А если мы все вместе не будем любить зрителей, то о каком театре вообще может идти речь?! Да, собственно, разве это только театра касается… Это вообще закон жизни. Для чего еще жить человеку, как не для любви?..

* Музыкальный спектакль Ленинградского большого драматического театра, поставленный режиссером Георгием Товстоноговым в 1972 году по одноименной пьесе Авксентия Цагарели и записанный в 1978 году для телевидения.

Роман Карпенко, газета "Донецкое время"