Как Леся Орлова работала на радио

*лезет вперед, проталкивается, распихивая локтями* - И я!.. А у меня! .. Я – тоже!.. Да дайте же сказать!!!

Ну, раз День радио ))). В общем, в 1997 году я работала на радио же! На радио «101» в Донецке. Тогда я была одержима работой и деньгами – мне страстно хотелось работать как можно больше, чтоб, соответственно, как можно больше зарабатывать. И я устроилась ночным диджеем на радио «101», которое только-только открылось. Музыкальный продюсер (или главный редактор? Елки, я не помню, как он назывался-то) по имени, если не ошибаюсь, Женя (внешне ужасно похожий на Романа Рябцева из «Технологии», из-за чего мне все время хотелось назвать его Ромой) во время собеседования никакой особенной требовательности не проявил: надо было заткнуть зияющую вакансию, связывать слова и импровизировать я умела, практика работы в эфире (пусть и в «теле») была – чего еще-то? Он очень быстро мне разъяснил правила работы и дал необходимые навыки. Это было действительно предельно просто – всё ручками, всё на дисках, которые надо ставить вовремя, пара «ползунков» на пульте, которыми надо двигать, микрофон, короче, тёплое, ламповое и примитивное по нынешним временам радио. Когда стало ясно, что я уже всё могу, Женя строго сказал, что мне нужен творческий псевдоним. Там все работали под красивыми именами – была, например, Кассандра, работавшая в очередь со мной ночами (позже выяснилось, что за этим псевдонимом скрывалась очаровательная жена моего приятеля и коллеги). Тут у меня случился затык – я реально ничего не могла придумать и робко спросила, нельзя ли мне быть просто Олесей. Женя разочарованно поднял брови, но потом пожал плечами и разрешил. А программу радио тогда тоже печатали в газетах, как и телепрограмму. И там, соответственно, это выглядело так: «23.00 – 4.00. Dj Олеся».

Это потому что я работала с 23.00 до 4 утра. Трижды в неделю.

В десять часов вечера я шла на троллейбусную остановку на улице Университетской (тогда я жила на проспекте Ватутина, неважно). Там ждала троллейбуса, ехала на нем несколько остановок до «Универсама «Украина», входила в здание слева (что там было-то… НИИ какой-то? Организация какая-то? Не помню, не помню, вот досада!) и поднималась на этаж, где размещалось радио. Въехали недавно, только-только сделали эфирку, до нормального ремонта руки еще не дошли, так что все было довольно обшарпанно, разномастная какая-то мебель, разномастные чашки… Я делала себе растворимый кофе в большой кружке - и начиналась моя ночь.

Женя посидел со мной на эфире несколько раз, убедился, что всё более-менее нормально, и дальше я уже работала одна. Никакой жесткой стилистической направленности не было – кажется, на 90 процентов преобладала западная музыка, да и всё. А уж ночью – вообще делай что хочешь и ставь что пожелаешь. Чем я беззастенчиво и пользовалась: в моем распоряжении оказалась довольно обширная фонотека, да еще и на дисках! И это в то время, когда я повсюду ходила с кассетным плеером, до усталости пальцев перематывая вперед-назад полюбившуюся песню и научившись уже угадывать, когда нажать на «стоп»-«плей» (это мне еще повезло: плеер был с реверсом, так что кассету не надо было переворачивать на другую сторону вручную). А тут – матушки мои! Можно прямо вот выбрать песню, нажать – и она играет! И Крис Ри мой любимый играет, хоть «Фул иф ю синк итс овер», хоть «Джозефин», и Леонарда Коэна можно поставить с «Айм йор мэн» или «Вэйтинг фор зе миракл», или Шадэ можно хоть обслушаться, или Мадонны, до дыр запиливая альбом «Бэдтайм сториз»…
Фишкой ночного эфира был, однако, прямой эфир. Звонки в студию. Ты заявляешь какую-нибудь тему – от балды, что в голову придет. Звонят тебе какие-то неспящие люди (в основном – постоянные слушатели), ты с ними треплешься сначала за эфиром, узнавая, что хотят послушать, и лихорадочно это разыскивая на стойках с дисками (ну не было, не было, понимаете, компьютера с закачанной базой!), потом – в эфире на ту самую заданную тему, потом, если интересно, опять за эфиром, пока идет песня.

Я до сих пор могу воспроизвести ту приветственную вежливо-игривую интонацию: «Ал-ло! Ал-ло, представьтесь нам, пожалуйста?»

Люди звонили разные. Почему-то такая тогда была фишка: они тоже представлялись псевдонимами. У них, кстати, даже своеобразный фан-клуб радио «101» был (жалко, тогда интернета не было еще, не говоря о соцсетях, так что возможностей для общения у них было немного), где они именно под псевдонимами друг друга, как я понимаю, и знали. Какие-то неописуемо смешные и трогательно-нелепые выбирали имена: «Джэк», «Кинг», такое. Помню одного ужасно славного мальчишку, судя по еще не сломанному голоску – ребенок-подросток. Этим вот детским голосишкой он солидно представлялся как «Блэк». И за эфиром жалобно просил меня всякий раз об одном и том же: «Олеся, поставь мне такую песню… я не знаю, как называется… классическая, красивая очень, там скрипки так, скрипки такие… классическая музыка…». Ночь за ночью я, заразившись упрямым азартом, пробовала все, что только могла, где фигурировали скрипки, – один раз реально Моцарта ему поставила, и Блэк с робкой вежливостью сказал «спасибо», бедный. В итоге однажды он мне позвонил, весь трясясь, с воплем: «Это она! Вот это, что ты сейчас ставила, - это она!!!». Оказалось – главная тема Морриконе из «Профессионала».

В четыре утра я прощалась. Сонный звукореж ставил какую-то бесконечную долгоиграйку, заполняя эфир до семи утра. А я тут же в студии, рядом со столом с пультом, раскатывала матрас. Переодевалась в футболку, целомудренно оставаясь в джинсах, и ложилась спать. На сон мне оставалось три часа. С приходом утреннего диджея вставала, скатывала матрас, делала себе все тот же растворимый кофе и долго его пила, пытаясь прийти в себя. А потом ехала на троллейбусе до «Проспекта Гринкевича», от которого шла на работу в ТРК «Украина» в Ворошиловский райисполком. Где и трубила полный день.
Сейчас я с некоторым недоверчивым изумлением вспоминаю то время. Потому что еще я – с записью в трудовой книжке о совместительстве – ухитрялась одновременно работать в газете «Донецкие новости». Это было удобно, потому что редакция газеты размещалась с другой стороны здания исполкома. Проработала я там, впрочем, не так уж и долго.

Мама страшно за меня волновалась. По целому ряду причин. Она уважала меня и принимала мои решения, но беспокойства не скрывала. А я же всё знала и понимала лучше! Тогда как мамины опасения были совершенно оправданными. Скажем, именно тогда, двадцать лет назад, я на всю жизнь сорвала себе сон – и уже никогда толком не вернулась к полноценному режиму день-ночь. Тогда же я здорово надорвалась в принципе, только поняла это много позже - и осознала, сколь многие мои реакции, решения и поступки того времени были продиктованы несколько измененным сознанием очень уставшего человека, не осознающего, что он истощен, и страшно гордого своей «двужильностью». А еще маму пугали эти мои ночные поездки на троллейбусе в одиночестве. И не зря. Был со мной один интересный случай.

Подавляющему большинству моих читателей не нужно объяснять, что такое поздний вечер в 1997 году, когда ты – очень-очень еще молодая женщина. Многим из моих читателей не нужно объяснять, что это такое, когда дело происходит в Донецке. Потому что это время, когда на троллейбусных остановках стоят девушки. Одна-две-три-четыре, не суть, просто это – очень специальные девушки. Рядом с которыми тормозят машины.

Многие женщины, думаю, помнят этот страх, когда такая машина – ну, перепутали, чего там, - останавливается рядом с тобой. И когда ее водитель и пассажиры, раз уж остановились, настойчиво пытаются вовлечь тебя в беседу. А по городу уже сколько-то лет курсируют слухи о женщинах, которых в такие машины затаскивают. Или, скажем, идешь ты по тротуару, а рядом с тобой медленно едет машина – и тоже с разговорами, а ты отворачиваешься, отходишь как можно дальше… С тех пор у меня сохранился навык выбирать сторону «противохода» автомобильному движению.

А тут, стало быть, поздний вечер. Остановка «Проспект Ватутина». Слева дремлет темный третий корпус ДПИ. За спиной – горисполкомовский сквер, густые деревья. Фонари горят через раз. Я стою, жду троллейбуса. Вокруг – никого. Вот вообще никого. И тут сбывается мой кошмар: к остановке подъезжает большая черная машина. Я демонстративно отхожу вглубь, как можно дальше к газону. Я однозначно не выгляжу специальной девушкой - в своих потертых джинсах и куртке, с волосами, собранными в хвост (во всяком случае, до сих пор мне искренне нравится думать, что я ею не выглядела). Но опускается стекло, из окна выглядывает хрестоматийная будка коротко-коротко стриженого человека и начинается вот это вот всё с «девушка, а девушка, а давайте мы вас подвезем». Я очень вежливо отвечаю, что спасибо-не-надо-я-подожду-троллейбуса, и с ужасом понимаю, что мне кранты. Потому что дверцы с обеих сторон открываются, выходят и водитель, и пассажир. Два реальных амбала-шкафа в черном направляются ко мне, ласково говоря, что я зря отказываюсь, и они меня с удовольствием подвезут. Вокруг – никого. Никого вокруг. Всё. Это конец.

И вот тут впервые в жизни во мне открылся дар забалтывать опасность. Он, этот дар, подсказал мне абсолютно всё – и всё абсолютно правильно. Интонации, выбор слов… Сердце у меня выпрыгивало из ушей от страха, а я при этом легко улыбалась и весело рассказывала «шкафам», что работаю диджеем на радио «101», еду на эфир, который без меня не начнется, размышляю над темой и поэтому нуждаюсь в уединении… Это был какой-то поток сознания, который они слушали сначала недоверчиво, потом – растерянно, а потом – с искренним интересом. По какому-то наитию я называла их «ребятами» (просто чудо, что из подсознания не выпрыгнули какие-нибудь «мальчики», что было бы фатальной, непоправимой ошибкой), по какому-то наитию смотрела в лицо, но не в глаза. В общем, в итоге это закончилось совершенно дружеской беседой, уже напрочь лишенной опасного подтекста: они меня спрашивали, как технически ставятся песни в эфир, я рассказывала. Потом я пообещала им ровно в полночь поставить специально для них песню (убейте, не помню, какую), они снова предложили подвезти, но уже совершенно по-другому, а я снова отказалась, и они не обиделись, тут же, как в сказке, подкатил полупустой троллейбус, в который я влетела, как загнанный заяц. Какое-то время машина ехала рядом, и амбал-пассажир, опустив стекло, показывал большие пальцы и что-то кричал, а я старательно улыбалась. Возможно, они меня проверяли – хотели убедиться, что я еду именно туда, куда сказала. Но потом им надоело и, посигналив на прощание, они унеслись вперед. Когда я вошла в студию, меня колотило сверху донизу, чашка ходуном ходила в руках, но начало эфира чудесным образом всё обнулило, и я успокоилась. И ровно в полночь, как обещала, поставила амбалам песню, сопроводив какой-то трогательной льстивой подводкой о настоящих мужчинах, рыцарях, готовых безвозмездно доставить вашего диджея Олесю на эфир…

…И было там еще кое-что. Чудесное знакомство. Каждую ночь мне звонил молодой человек по имени Витя. Чуть ли не единственный представлялся по имени. И мы болтали за эфиром всё дольше и дольше. Витя был застенчивым, неглупым и каким-то попросту очень хорошим. Студент, заканчивал ДПИ (никак не могу вспомнить, переименовали ли его уже тогда в ДонГТУ). Приезжий с Севера. Единственный обожаемый сын матери-одиночки, которая там, на Севере осталась (я уже не помню, как так получилось, что учиться он приехал именно в Донецк). Это такой был Север, где все ходили в унтах и жили в домах на сваях. Витя ужасно скучал по маме. В нем не было никакой бравады и дурацких юношеских «понтов», он был бесхитростным, славным и доверчивым. Любил фантастику, жил в общаге, и по ночам на него накатывало такое черное одиночество, что он спасался, слушая радио в плеере, заткнув уши наушниками. И один раз встал, пошел к телефонному, что ли, автомату – и позвонил мне, потому что ему по голосу показалось, что я, может быть, хорошая. И с тех пор звонил. А потом однажды я не стала раскатывать матрас и ложиться спать, а спустилась вниз: Витя пришел меня встретить. И мы гуляли до утра по мокрому асфальту, в котором отражались фонари и светофоры, и болтали. Потом он часто так делал. Иногда, если я все-таки спала, встречал меня утром, провожал до работы и шел на учебу. Мы подружились (честнее будет сказать, что это я – подружилась), он стал приходить ко мне в гости, моя мама его подкармливала и старалась как-то обогреть. А его мама однажды передала для меня унты. Настоящие, так сказать, экспортные, с коричневым «длинношерстым» мехом и еще и бисером расшитые. И вот тут я немного напряглась и настояла на том, чтобы за них заплатить. Самое досадное, что я так их ни разу и не надела. Годы спустя, при переезде, обнаружилось, что унты начисто сожраны молью. А с Витей мы в конце концов расстались. Пока я была свободна, он еще мог со мной дружить, а когда у меня начался роман – не смог.

Эта фотография осталась у меня от него – он ее сделал. Если мир соцсетей настолько тесен, и если вдруг – то я все помню и за все благодарю. А здесь давайте я как будто говорю: «Алло! Алло, слушаю вас, алло! Алло, представьтесь нам, пожалуйста?» . И в первый коммент я, пожалуй, брошу ссылку на песню, которая навсегда «заякорила» для меня то странное время.