Как я побывала в грузинской столице Тбилиси

Вчера вечером мы вошли в квартиру наконец. Рейс из Тбилиси сильно задержали, но это никак не связано с последними событиями - какая-то проблема была именно у конкретного самолета конкретной нашей авиакомпании.

Я расскажу о поездке скоро-прескоро, и это будет счастливый и благодарный пост. Пока же напишу вот что.

Грузия 1

Вечером - хотя нет, уже ночью с 20 на 21 июня я наконец познакомилась лично с грузинским журналистом Зурабом Читая, моим ФБ-френдом, которого давно уважаю и за работой которого давно слежу с большим интересом (если вы не видели его интервью, очень рекомендую, мои любимые - с Гией Канчели и Гелой Чарквиани). Пост Зураба уже на следующее утро облетел фейсбук - тот самый пост о том, из-за чего и ради чего все это, и о том, чему и во что верить не нужно. Мы сидели за столом в баре Зураба (у него их несколько, они очень популярны) небольшой компанией. Зураб и его друзья как раз только что вернулись с акции у парламента, и у меня была возможность "по свежим следам" услышать, что они думают, и сверить с тем, что я успела прочесть. В этой компании, что любопытно, присутствовали две девушки-россиянки, одна из которых - ни много ни мало помощник депутата от Единой России из весьма одиозного региона. Это были новые знакомые Зураба и его друзей, и чувствовали они себя в этой компании совершенно свободно, с интересом расспрашивали о происходящем и встречали в ответ исключительно уважение и деликатность.

Так же, как наша компания из восьми человек на протяжении двух недель (включивших в себя много городов и немало приключений) вплоть до отъезда в аэропорт встречала все те же деликатность, уважение, готовность оказать помощь и то самое гостеприимство от самых разных людей: таксистов, квартирных хозяев, официантов, полицейских, продавцов, случайных прохожих. Своих взглядов эти люди - если уж так поворачивался разговор - не скрывали (да и с чего бы должны были?), но при этом раз за разом подчеркивали ту несложную разницу, которая многим кажется непонятной: есть государство - и есть люди. В первый же день в Тбилиси я столкнулась вот с чем. Маленькая хрупкая и артистичная пожилая дама из соседней квартиры познакомилась со мной на внутренней галерейке над двориком. Мы с Нино курили, пили кофе и очень много говорили. А во дворик под нами выходили на плывущий от жары воздух соседи: то женщина с коляской, то молодой мужчина, то очень-очень пожилой и чрезвычайно колоритный джентльмен. Все они очевидно говорят друг с другом обычно на грузинском. Но на сей раз на галерейке курила с Нино и я. И вот, все эти люди говорили по-русски.

Не всем это давалось просто, они делали паузы, подбирая слова, старательно строили конструкции. Говорили-то, главное, о своем, о каких-то мелких повседневных вещах: а ты была там-то, а я купил то-то, а нет ли у тебя сего-то, а передал ли тебе такой-то то-то. Но здесь была я, я не пойму, так нельзя, это невежливо. И они говорили так - для меня, чтобы мне было комфортно, чтобы я не почувствовала неловкости. До меня не сразу дошло, только спустя несколько минут. И это была какая-то простая, привычная и ненарочитая деликатность, которая очень тронула меня.

Я расскажу подробно потом, как все это было, и буду помнить с благодарностью и теплом.
20 июня я не сделала двух фотографий и теперь жалею об этом очень. Первую я хотела сделать днем, когда проходила мимо парламента. Подходя с тыльной стороны, я увидела там очень много полиции, журналистов, стояла "скорая", все новые полицейские поднимались вверх, с Руставели. В чем дело, я, естественно, в тот момент еще не могла понять, предположений возникло много, вплоть до "съезда полиции в честь какого-то профессионального праздника". И вот, я увидела такую картинку: полицейский сопровождал старую женщину, уводя от толпы. Очень старую. Согнутую буквально пополам, опиравшуюся одной рукой на трость, а второй - на его локоть. Полицейский шел очень медленно, подстраиваясь под ее шаг, что-то успокаивающе журчал ей тихим басом, а в свободной руке держал ее сумки. Одну сумку - дамскую, старенькую, кожаную, остальные - с продуктами, через край, как на картинке, свесились стрелы зеленого лука. Они тихонько перешли дорогу, плавно обогнули несколько машин и медленно скрылись, а я спрятала телефон в сумку и вздохнула.

Вторая картинка - селфи с Зурабом. Я постеснялась попросить, да и не до того было, и мне казалось, я буду выглядеть идиоткой-туристкой, короче, вы понимаете. Теперь очень жаль. Это было бы для меня лично в каком-то смысле историческим снимком. Огоньки бара, зелень, цветы, теплый влажный воздух, большой стол, за которым сидит несколько очень разных людей, Зураб, то и дело бросающий взгляд на экран телефона, поднимающий глаза со словами "они пустили в ход слезоточивый газ" или отвечающий российским френдам, что "нет, это полная глупость, никто не бьет "русских", это вообще про другое", и его друг Давид, пожимающий плечами: "Всегда бывает "черный лебедь", это - "черный лебедь". У меня было странное чувство, как будто я перенеслась куда-то... Париж конца "шестидесятых", Нью-Йорк "семидесятых", бороды, сигаретный дым, горячее обсуждение происходящего вот прямо сейчас и здесь, переход от острого - к смешному, от баек под гранатовую настойку - к сильнейшему ощущению "того самого момента".

...Мы вернемся: мы еще многого не видели. Мы не были в Сванетии, скажем, а хотелось бы. И мы влюбились в Батуми и хотели бы побыть там подольше. Побываем и побудем, я уверена.

Грузия 2

Про Нино нужно отдельно, я сразу знала, что обязательно о ней расскажу, потому что такая Нино бывает один раз, а больше не бывает. Я попросила разрешения ее сфотографировать, она позволила, сначала страшно смущалась, потом опять вернулась в себя, стала рассказывать, жестикулировать, я ловила-ловила, но это невозможно поймать и, конечно, не получилось, но всё равно, пусть хоть что-то.

Сначала, конечно, мы ехали в 37-м автобусе, долго-долго, от аэропорта до остановки «Опера». Прямо у нас за спиной сидел молодой человек из Ашхабада, ныне живущий в Австралии, а его соседом был тбилисец, и этот самый тбилисец как-то очень быстро стал и кондуктором, и стихийным гидом для всех пассажиров. Потому что сперва он всем помогал разобраться с автоматом для оплаты билетов (и в конце концов возопил, обращаясь к настоящему кондуктору, смущенному и совсем не говорящему на русском: «Эй, я твою работу делаю, я уже кондуктором стал, нормально это, по-твоему?!»), а потом рассказывал обо всем, что мы видели за окном, а заодно о том, как вчера водил по Тбилиси африканца, копию Майка Тайсона, знаешь Майка Тайсона?, и как они покупали этому Майку Тайсону кепку, и ни одна кепка не налезала, потому что такой огромной головы в жизни не видел, представить себе не можешь, какая огромная, и как ели хинкали, и вот, кстати, памятник Мимино, знаешь Мимино?, а если сейчас вывернуть голову вправо до предела, то увидишь нашего великого Бараташвили, не путай только с Пушкиным, они похожи, как братья, а если влево – то вот там, внизу, Стеклянный мост, где сегодня вечером мы все, все пассажиры автобуса, непременно встретимся, вот увидите, там встречаются все.

Веселые и растерянные, мы вывалились на «Опере», воздух дрожал от жары, вокруг театра была огромная толпа, мы так поняли, там был какой-то балетный фестиваль, общественный вай-фай не работал, мы не понимали, куда идти, точно зная, что идти буквально пять минут, и метались туда-сюда, громыхая колесами чемоданов по мелким булыжникам. В конце концов муж подошел к паре молодых бородатых грузин, неспешно куривших в тени, к ним стали подходить все новые бородатые грузины, чтобы помочь, и уже спустя несколько минут ему без всяких просьб раздали интернет, простроили маршрут и сделали несколько скриншотов карты, последовательно отразивших действительно недлинный путь до примерно середины улицы Бесики.

На маленькой лесенке сидела и курила женщина, увы, оказавшаяся не нашей хозяйкой Наной, а самой Наны не было, и через секунду женщина позвала юную дочку, та вышла (под глазами у нее были наклеены огромные увлажняющие патчи в полщеки), тут же набрала Нану по продиктованному нами номеру, поговорила по-грузински, и Нана пришла. В изумительно прохладных (кондей был включен заранее) апартаментах в холодильнике были приготовлены боржоми и просто вода, тарелка с сырными лепешками и шоколадным тортом, а в дверце – домашнее «свое» вино, чтоб нам выпить за приезд. Денег мы еще не поменяли, и Нана махнула рукой: «Это ничего, я предупрежу соседку, Нино, ей отдадите потом, можно вечером, можно завтра».

На вопрос, где можно курить, Нана повела рукой, и, обмирая от счастливого предвкушения, я выглянула в проем, за которым было все то, о чем, по картинкам и фильмам: галерейка, внутренний дворик, повисшие в воздухе пристройки и дверки на разных этажах, лестнички вниз, арка в следующий двор, фонтанчик для питья, пересекающие друг друга веревки с бельем, антенны, детская коляска, дремлющие там и тут коты и котята, прислоненные к стене велосипеды и запах готовящегося чего-то, что у меня дома обычно называли незамысловатым словом «овощное».
Чуть позже туда я и вышла со стаканом ледяного боржоми. На маленькой приступочке-порожке (за спиной – марлевая занавеска, прикрывающая распахнутую дверь) сидела маленькая женщина в легком сарафанчике и курила. Я поздоровалась. Женщина оказалась той самой Нино – и через пару минут мы говорили так, как будто сто лет знакомы.

Потом оказалось, что Нино уже немного за семьдесят, внешне ей можно дать не больше (да меньше, меньше!) шестидесяти, короткая стрижка, как у Брегвадзе, очень-очень молодая кожа открытых рук, ног и шеи, очень живое лицо, прекрасный русский с легчайшими обаятельными тонкостями («реабилитация» вместо «реставрация» и «реконструкция»), молодой смех, поразительная артистичность и жестикуляция Марселя Марсо. Когда к нам вышел мой муж, Нино страшно застеснялась своего сарафанчика, «ах, как неудобно, я по-домашнему, бога ради, простите, очень жарко, как неловко», но тут же отвлеклась на насущное: мы спросили, где можно выпить кофе, чтобы в джезве, вкусно и не по туристическим ценам. Сначала она принялась перебирать какие-то названия, тут же споря сама с собой («ах, нет, это на Руставели, там будет туристическое»), потом закричала: «Леван! Леван!!! – тише, нам: «Он молодой, он тут все знает», - и во дворе появился молодой мужчина с бритой головой и густошерстяными руками и ногами, прижимающий к щеке холодную банку с пивом. Минуту подумав и покатав банку с пивом по блестящей голове, он назвал несколько заведений. Но тут Нино сокрушенно стукнула себя кончиками длинных пальцев по лбу и вскричала: «Вай мэ! Постойте! Зачем все это! Глупости какие, я сейчас просто сварю вам кофе! Простите, что же это я! Я сварю настоящий, у меня очень хорошие зерна! Я уже бегу, я уже варю! Момент!». И она скрылась за занавеской. Мы с мужем посмотрели друг на друга, округлив глаза, и шепотом хором сказали: «Это же – то самое!» Это было то самое, о чем мы слышали, на что надеялись и что получили в первые же часы первого дня.

Спустя несколько минут в дверь постучали – и появилась Нино с маленьким подносом: крошечные кофейные чашечки и джезва, окутанная ароматом густого крепкого кофе. Нино успела переодеться, теперь на ней было длинное домашнее струящееся платье-балахон, и она стала совсем похожа на миниатюрную версию Нани Брегвадзе. Мы смущенно достали из холодильника угощение Наны, разлили по бокалам ледяное домашнее вино, нарезали торт, зажмурились от удовольствия, сделав первые глотки кофе, и стали разговаривать. Периодически мы выходили на галерейку курить, сидели рядом на приступочке, муж попыхивал трубочкой, внизу, как я уже говорила раньше, то и дело появлялись соседи, сразу же переходившие на русский, несмотря на сугубо бытовые «соседские» темы, маленькие трехцветные котята то валялись на асфальте, как инь и ян, положив мордочки на бока друг друга, то поднимались к нам и пытались просочиться в какую-нибудь дверь («эта негодяйка нарожала, целый выводок, не знаем даже, от кого, никто не берет, да нет, ничья она, общая, а теперь не гнать же, не топить же, не дай бог, ну, кормим все, что ж теперь, но в квартиру не пускайте, потом не выгонишь, а ну, брысь, ты мой хороший, брысь, сказала!»), стайка детей жадно пила из фонтанчика воду и брызгалась, а потом уехала на велосипедах, молодая женщина («русская, вышла замуж за Нико, уже пятый год здесь живет, очень хорошая девочка») прикрывала марлевой накидкой младенца в коляске, Леван снова прошаркал через двор шлепанцами, катая по лысине очередную запотевшую банку пива («очень хороший мальчик, у него кафе, а раньше автомастерская»), ненадолго показался престарелый джентльмен Боря с длинными седыми волосами и пегими усами и бородой, степенно спросил, что там на «Колхозной» (так они до сих пор называют Орбелиани), потому что утром Нино специально ходила смотреть, что там сделали за «реабилитацию» - ну что, ну, нет, конечно, эта их реабилитация - это не то совсем, но что сделаешь, молодым нравится, ну, может быть, так нужно, но нет, нет.

Мы полдня не могли от нее оторваться, говорили и говорили. И меня, и моего мужа Нино называла «мамочка», это было ужасно мило и забавно, потом, позже, Зураб объяснил мне, что так – «мамочка» - в Грузии обращаются к детям. Мы говорили о том, куда непременно нужно поехать, Нино строго спрашивала и довольно кивала, когда оказывалось, что очередное место есть в нашем списке – и Мцхета, и Уплисцихе, и Батуми, и Петра, и Кахетия, - и огорчалась, когда оказывалось, что до Сванетии мы в этот раз точно не доедем. Нино говорила, что непременно нужно увидеть в Тбилиси, подробно рассказала о нескольких маршрутах с неочевидными приметами, советовала обменники и просто-таки требовала посетить серные бани («Вот! – она погладила свою поразительно гладкую тонкую руку, покрытую легким загаром, - вчера только была! Можно просто посидеть, но лучше взять такого человека, который трет, он трет, и кожа потом – сказка, сказка!»). Мы говорили, конечно, а как не говорить, о «Мише», о «Бидзине» и «Саломе». Мы говорили о том, что в Тбилиси такие же проблемы с архитектурной политикой и новой застройкой, как в Москве. И говорили о самой Нино.

О том, как много лет подряд она каждое лето ездила в Переделкино, к друзьям семьи. А теперь не ездит, но «не поэтому», а потому что время, мамочка, время делает с нами это, старшие уходят, а младшие… младшим это уже не нужно, младшие уже другие, и никого нет, и нет больше той дружбы и не к кому ехать больше. О ее семье, там интересно и там есть тайна, которая самой Нино даже теперь, на восьмом десятке, не вполне понятна. У нее были папа, бабушка и мама. Папа – грузинский грузин, а мама – вот это да! – украинская грузинка. Они как-то очень быстро влюбились друг в друга, встретившись на курорте, поженились, а потом – Нино была еще маленькой – мама влюбилась в кого-то другого и уехала. Навсегда, насовсем. Из Грузии уехала. И больше никогда не вернулась и не дала о себе знать. И Нино воспитывали бабушка и папа, потом, позже, папа женился снова, у Нино появилась обожаемая младшая сестра, с которой всю жизнь – не разлей вода, но несколько лет назад сестра умерла от рака, и это невозможно осмыслить. Собственно, в крошечной квартирке сестры и живет теперь Нино со своей маленькой женской семьей, потому что свою большую, красивую и любимую квартиру потеряла в трудное время в драматических и горьких обстоятельствах. Когда она говорила, что мама ее бросила и никогда больше не появилась, и что сама Нино принципиально никогда не стала ее искать, хотя возможность была, лицо ее, лицо женщины на восьмом десятке, стало совершенно детским, это было такое горестно-недоумевающее детское лицо, что на секунду я отвела глаза. У нее очень разная была жизнь, у Нино: была обеспеченная и счастливая – и была совсем тяжкая материально и совсем не счастливая, а теперь – то так, то этак, но жива и относительно здорова, и это уже хорошо, мамочка, это уже хорошо, нет? По профессии она – биолог, занималась бактериями, в «девяностые» обожаемая работа закончилась «по объективным причинам», пришлось очень трудно, по работе она до сих пор скучает, но что ж теперь. Муж давно умер, осталась взрослая дочь и есть обожаемая внучка, которая как раз поступила «на юриста», а зачем на юриста, когда теперь каждый первый – юрист, что они будут делать, все эти юристы, друг с другом судиться, что ли, что за страна юристов такая, у девочки такие хорошие способности к гуманитарным наукам, но это ее выбор, ну, пусть будет юристом, юристы тоже нужны, даже если каждый первый, в конце концов, может, она будет хорошим юристом.
(позже, уже глубокой ночью, когда мы вернулись домой, я вышла на галерейку. На приступочке, спиной к занавеске, прикрывающей распахнутую дверь, в жаркой влажной темноте сидела и курила девушка-эльф сказочной красоты с длинными черными волосами. Лицо ее, освещенное голубоватым светом экранчика мобильного телефона, казалось совершенным – тонкое, строгое, с изящнейшими точеными чертами. На мое «здравствуйте» девушка-эльф сдержанно ответила «добрый вечер» и снова нырнула в инстаграм, тонкую руку от запястья до локтя унизывали кожаные и металлические браслеты с брелоками, это была внучка Нино, будущий юрист)

Мы говорили о книгах-фильмах-театрах, все эти волшебные простые пароли «Абуладзе-Табидзе-Габриадзе-Кикабидзе-Данелия-Канчели», «Чарквиани! Вы знаете Чарквиани?!» (я мысленно поблагодарила Зураба, благодаря интервью которого узнала о Геле Чарквиани).
Мы говорили о еде (извините). А тут вот какое дело: у мужа моего есть два фирменных блюда, которые готовятся по рецептам, много-много лет назад привезенным из Грузии его родителями. Лобио и сациви. Он традиционно готовит их на свой день рождения, а еще иногда на мой и на Новый год. И он рассказал об этом Нино и стал сверять рецепт. «А кладете ли вы мяту?» - испытующе прищурилась Нино. Нет, мяту мы не кладем, а очень, очень даже стоит! «Хорошо, но лавровый лист! Вы ведь кладете лавровый лист?!» - Нино, как мягкосердечный преподаватель на экзамене, не спрашивала, а скорее, осторожно подсказывала правильный ответ. Но нет, лавровый лист мы не кладем. «Нуууу, мамочка, - тонко улыбнулась Нино, - как же без лаврового листа! Он же, так сказать, нейтрализует… последствия! Это же, мамочка, все-таки фасоль!» Мы пообещали класть.

Я не могу перечислить всего, о чем мы говорили. В памяти всплывает все новое и новое, а одно я помню совсем хорошо. «Да, мамочка, трудно. Очень непросто все. Но я скажу тебе, как думаю. Я думаю, что мы ведь – соседи, понимаешь. А соседи – это налагает… обязательства. Если ты нормальный человек, то – налагает обязательства. Вот, например, как есть… - она махнула было рукой куда-то по диагонали, явно по адресу какого-то конкретного соседа, но запнулась и быстро продолжила: - Неважно. Есть сосед, и что же, когда ему нужна… соль, ты что, не дашь ему соли? Как можно не дать соли соседу, когда ему нужна соль? Нам все равно жить… как-то. И знать язык, чтоб разговаривать. Чтоб соли попросить – или чтоб у тебя попросили, а ты дал соль».

Утром послезавтра мы уезжали и пошли попрощаться. Нино в сарафанчике («Вай мэ! Я опять! Как неудобно! Простите, я готовлю, так жарко, момент, я переоденусь!») стояла у плиты – у самой распахнутой двери за занавеской. Душу можно было отдать за щекочущий густой аромат: в огромном сотейнике на две конфорки тушился разноцветный аджапсандали, и Нино, как волшебница над зельем, совершала пассы тонкими руками, подсыпая специи. «Как?! Как вы уже едете?! А аджапсандали?! А мой аджапсандали?! Вы должны! Нужно попробовать! Нужно перед дорогой! Еще десять минут только, сейчас уже дойдет!» - она рванулась к шкафчику за тарелками и безумно расстроилась и, с этим своим безотчетным артистизмом прирожденной трагикомической актрисы, уронила вскинутые было руки, когда оказалось, что мы, к сожалению, никак не можем подождать.
И нужно было уже совсем-совсем попрощаться, и она, ужасно огорченная, вышла на раскаленную уже солнцем галерейку, и раскинула руки, и я сделала к ней шаг близко-близко и наклонилась, потому что она же ростом максимум мне до подбородка, и мы обнялись крепко-крепко, и она поцеловала меня в щеку, и в другую щеку, она всего на пару-тройку лет моложе моей мамы, обняла со словами: «Будь счастлива, мамочка, будь счастлива, возвращайтесь непременно, хорошие мои, приезжайте, приходите, хорошей дороги, отдохните там, как следует!» - и потом так же крепко обняла и расцеловала моего мужа, и мы пошли, спустились по прохладной темной лестнице, и у меня щипало в глазах, как бывает, когда встретил человека, с которым дружил бы, точно дружил бы очень, но знаешь, что не увидишься больше.

Грузия 3

Название «Уплисцихе» мы поначалу, честно скажу, запоминали по созвучному «Три тополя у Плющихи», но к вечеру, поверьте, оно уже буквально отскакивало от зубов. Эта поездка обогатила нашу компанию двумя мемами, о которых чуть позже, а нас с мужем – забавным (теперь) опытом разрешения кризисных ситуаций в грузинских реалиях.

Утром я, как чувствовала, сказала мужу: «Слушай, как-то это неправильно, что у меня нет ни одного даже самого маленького «ларика», а все лари у тебя, мне тоже надо». Муж было удивился – мы же все время вместе, но быстро исправился, и я сунула в сумку 25 лари, «чтоб было».

Добрались мы туда в самый разгар дня, жара стояла несусветная, мы бродили по древнему городу, я сдалась первой и спустилась вниз, а ребята еще долго лазали по пещеркам, гротам и живописным развалинам. В конце концов усталые, но довольные пионеры встретились в кафе у входа в древний город, чтобы перекусить перед долгим перегоном в Кутаиси. Муж повесил сумку на спинку стула, на соседний стул положил фотоаппарат и кепку, все ели-ели и вдруг заспешили, подруга закрыла общий счет, шестеро наших друзей погрузились в большую машину первыми и отбыли, муж схватил со стула вещи, и мы поехали в своей раскаленной на солнце машине следом. Ранний подъем, жара, долгая прогулка, перекус, расслабляющая прохлада кондея… в общем, в какой-то момент мужа начало «рубить». Я этого его состояния жутко боюсь, так что принялась ныть, уговаривая хотя бы свернуть на обочину и подремать, при этом оба мы знали, что у него так не получается, так что сговорились на том, что свернем к ближайшей заправке с магазином, чтобы он выпил там кофе, ну и колы купим (недавно случайно обнаружили, что кола, которой мы обычно не пьем, в таких случаях здорово помогает). Подходящая заправка все никак не встречалась, мы проехали уже больше 50 км, при этом еще и дивясь странным дорожным знакам скорости: 110 – 30 – 40 – 70 – 110 – 40 – 30 – 60 - 90… такое, в общем, что-то, - муж дисциплинированно сбавлял скорость, «30» и «40» встречались часто и подолгу, и довольно досадно было видеть, как мимо проносятся машины, нахально игнорирующие ограничения. Миновав городок Хашури, подступы к которому были увешены гамаками всех возможных видов и конструкций (позже мне сказали, что Хашури грузины так и называют: «мировая столица гамаков»), мы увидели наконец заправку, свернули, остановились, муж полез на заднее сиденье за сумкой… Разогнулся. Снова согнулся и пошарил под креслами. Полез в багажник. Вернулся. И сказал плохое слово, которого обычно не употребляет и которое обозначало в данном случае «всё, приехали, кошмар хуже не придумаешь». Сумки не было. Я, конечно, тоже везде порылась следом за ним, но это было, в общем-то, ни к чему, муж уже прямо-таки видел мысленным взором сумку, оставшуюся висеть на спинке стула в кафе Уплисцихе. В сумке были: его внутренний паспорт и загран, права, документы на прокатную машину, банковская карта и бОльшая часть наличных денег. Такое с ним/с нами случилось впервые в жизни. В кафе, надо сказать, было очень людно: туристов в Уплисцихе много, они прибывают и автобусными экскурсиями, и на машинах, когда мы уезжали, скажем, как раз целый отряд живописных татуированных байкеров подъехал, и мощные ребята с подружками снимали шлемы и хлопали друг друга по плечам…

Мои 25 лариков пришлись очень кстати, кофе и колу мы купили, правда, они особо не пригодились, спать муж уже совсем-совсем не хотел, прямо вот ничуточки. Поехали обратно – нужно было проехать 50 км на прокатной машине без документов. Параллельно написали друзьям, уехавшим довольно далеко вперед, – точнее, великой нашей подруге Оле, с самого начала взявшей на себя функции организатора-менеджера-гида. После чего практически сразу началось… интересное. Телефон мужа звонил примерно каждую минуту. Поэтому примерно каждую минуту мы съезжали на обочину, муж снимал телефон с держателя (навигатор же) и отвечал разным людям.

Раз десять звонил тбилисский родственник нашего друга Алеко, чтобы точно узнать, что случилось, а потом сообщить, что он уже связался с патрулем, с экстренной службой, с директором кафе в Уплисцихе, с полицией Гори, и готов при необходимости связаться с кем угодно, хоть с генсеком ООН, хоть с Папой Римским, хоть с «председателем земного шара», а пять раз он звонил сказать, чтобы мы не волновались и что все будет хорошо. Несколько раз звонили из полиции Гори, дважды позвонил директор кафе по имени Заза, находившийся в этот момент в другом городе («даже не думайте, у нас сроду ничего не пропадало, все найдется»), несколько раз звонили из «112» и несколько раз - уже непосредственно патруль, чтобы предложить сопровождение, а потом сообщить, что уже едет в кафе. Все они начинали разговор со слов: «Господин Герман! Вы только не волнуйтесь, не беспокойтесь ни о чем, все будет в порядке, даже не думайте, все будет хорошо!» - и только потом представлялись. Два звонка тронули нас особенно. Дело в том, что Оля, разыскивая какие-то контакты, случайно дозвонилась до какого-то туристического агентства в Гори, а еще случайно ошиблась адресатом и отправила взволнованное сообщение Левану, хозяину их апартаментов в Тбилиси, из которых съехали и в которые уже не вернутся. Ладно, люди из турагентства и Леван немедленно взволновались и забросали Олю вопросами, чем они могут помочь, но они еще и взяли у нее телефон мужа и позвонили ему, предлагая любую возможную помощь. Естественно, разговор они тоже начинали со слов «вы только не волнуйтесь, не думайте даже волноваться, все в порядке, все будет отлично, не сомневайтесь», - на что муж растерянно благодарил, пытаясь понять, кто такой Леван и при чем тут туристическое агентство из Гори. В какой-то момент я обратила внимание, что в его речи появился грузинский акцент.

В конце концов мы, так и продолжая отвечать на звонки, добрались до кафе в Уплисцихе, где навстречу выбежала счастливая официантка, крича «я знала, знала, что вы вернетесь, мы ждали!» Вот она, сумка. Вот оно наше всё в этой сумке – всё-всё. Двое полицейских, измученных жарой и довольно давно здесь уже ожидавших, встретили нас совершенно спокойно и приветливо. Один из них, практически не говоривший на русском и выражавший поддержку исключительно бровями, устало заполнял протоколы (поступил сигнал, все нашлось, ничего не пропало, все довольны), второй, знавший русский, вел с нами утешительную беседу. На наш пристыженный лепет бодро ответил: «Ну что вы, ничего страшного, бывает! Бывает… правда, тут такое в первый раз… но все равно, бывает, ничего!» Приободрившись, муж спросил о непонятной концепции ограничения скорости, из-за которой, в том числе, мы так долго возвращались в Уплисцихе. Полицейский озадаченно нахмурился: «Да? Странно… До Хашури – магистраль, там 110 все время». Муж ответно нахмурился: «Но позвольте, ведь знаки!» Полицейский еще подумал – и вдруг просветлел лицом: «А! Так это – старые знаки! После ремонта так и не сняли!» Муж растерялся: «Но ведь они же… это… действующие, получается?» Полицейский удивился: «Да нет, почему? Все же знают!»

«Старые знаки» - это был первый мем, родившийся в тот знаменательный день.

Никто не взял у нас ни копейки. Никто не позволил нам даже кофе их угостить. Никто ни словом, ни жестом, ни секундным выражением лица не усугубил нашей неловкости и виноватого смущения. Нас утешали. За нас радовались. Нам желали счастливого пути и спрашивали, куда мы поедем дальше – и советовали какие-то места и достопримечательности. Совершенно счастливые, благодарные и бодрые, мы тронулись в обратный путь. Позвонили всем, кто о нас беспокоился, и все обрадовались и сказали «ну вот, мы же говорили, здесь по-другому не бывает». Ничего не могло нас больше смутить. Ни какой-то неприятный шум («Что это шумит? – Да ничего, дорога, асфальт на скорости, нормально»), ни внезапный тропический ливень, включившийся, как по щелчку, а потом так же, по щелчку, прекратившийся, ни загоревшийся значок «ошибки» датчика шин («А чего он горит? - Да нормально, меня предупредили в прокате, такое бывает»)… Наступило самое прекрасное время дня – закат, переходивший в нежные сумерки. Мы слушали очередной Олин аудиогид (она специально заранее записала несколько аудиогидов для всего путешествия, которые запускались по геотэгам, проезжаем, допустим, Сурами – пожалуйста, Олин подробный и интересный рассказ о Сурами и его знаменитых лепешках с корицей). Дорога была сказочно хороша, более красивой, может быть, я и не видела никогда: она извивалась между высоких-высоких гор, сплошь покрытых деревьями всех оттенков зеленого… никакие слова и никакие фотографии этого не передадут, только память бессильно хранит это чудесное «видео». На въезде в Вертквичала (это название я тоже хорошоооо запомнила) муж остановился, вышел, бросил взгляд вниз и с тяжелым вздохом снова сказал то плохое слово, которое обозначает «всё, приехали, да ну что ж за невезение такое». Левое переднее колесо… да. Друзья как раз радостно отрапортовали из Кутаиси, что добрались, ждут нас и уже расслабленно выпили. Мы радостно отрапортовали последнюю сводку в ответ.

В последний раз муж менял колесо лет 13 назад. Вариантов не было. В багажнике – самый примитивный домкрат, но это он сделал. А еще – не запаска, а «докатка», такая маленькая и миленькая. И ключ, тоже самый примитивный, которому не поддавалась ни одна гайка, на совесть прикрученная-затянутая на сервисе и буквально прикипевшая. В конце концов остановился дальнобой, принес здоровенный набор ключей, которые, впрочем, тоже помогли далеко не сразу, они довольно долго возились и таки поставили миленькую и маленькую докатку. На которой, включив «аварийку», мы и потащились со скоростью не выше 60 км по извилистой однополосной дороге, которая теперь казалась как-то уж слишком извилистой, и в стремительно густеющих сумерках, которые уже не казались такими очаровательно романтичными. Встреченный вскоре гаишник сказал, что ближайший шиномонтаж – в деревне Шроша. Он, этот монтаж, уже, конечно, закрыт, но там на воротах написан телефон, по нему надо позвонить, ребята живут рядом, они придут и все сделают. Обгоняемые безжалостно сигналящими джигитами, мы дотащились до Шроши. В этот момент у мужа что-то произошло с телефоном – баланс не позволял позвонить, хотя на следующий день все само собой стало в порядке, - но это нас уже даже не расстроило. Оля из Кутаиси дозвонилась в автосервис и написала нам, что все в порядке, ребята сейчас придут. Мы стали ждать. Спустилась уже совсем темнота, ребята все шли и шли. К ситуации подключился хозяин апартаментов в Кутаиси. И почти час спустя сумел дозвониться до «ребят». А потом позвонил нам. И, страшно смущенный, сказал: «Господин Герман, они не придут. Они там что-то празднуют…» Мы с господином Германом сложились пополам от смеха, мы смеялись реально до слез.

«Они что-то празднуют» - второй мем, подаренный тем днем.

Все, что могли наши друзья, - сообщить нам, что ближайшие шиномонтажи – в Застафони, это еще порядка 20 км, и спросить, что нам купить на ужин. Все их планы – прогулки, мост, храм Баграта, - конечно, накрылись. Когда на своей маленькой миленькой докатке в полной темноте мы добрались, наконец, до Застафони и нашли монтаж, оказалось, что шину нам продырявил не гвоздь, не саморез, не камень, о, нет. Это был идеальный кусок-обрубок полотна стамески. Горизонтально (!) плотно вошедший и очень долго не дававший шине спускать, из-за чего, несмотря на датчик, не чувствовалось ничего «такого». Как вспомню… дождь, витки дороги, обгоняют нас, обгоняем мы…

В полдвенадцатого ночи мы проехали по ночному Кутаиси, каких-то 7 лари – и у нас идеальная шина, жизнь прекрасна, друзья ждали с вином, шашлыком и хачапури, полночи мы просидели на балконе, смеясь до боли во всех, кажется, мышцах. До конца путешествия друзья без устали развлекались незамысловатым аттракционом, поразительно им не надоедавшим. Взять так – и внезапно встревоженно спросить: «Гера, где сумка?!» - и потом хохотать до колик, глядя, как он вскидывается, а сумки-то и нет. Потому что маленькую эту сумку теперь носила я, фактически не снимая.

На картинке – Уплисцихе. Прекрасный древний пещерный город, высеченный в скалах, одна из первых грузинских крепостей. С залами, колоннами, храмами (с невероятной «лепниной» на потолке), жилыми помещениями и «аптекой». Древний город, позволивший нам узнать, как это: когда в ответ на твою дурацкую досадную оплошность, чреватую множеством проблем и огорчений, незнакомые люди спешат предложить свою помощь и, еще даже не назвавшись, первым делом горячо и настойчиво уверяют тебя, что все непременно будет хорошо, все уладится, только не волнуйся, дорогой.