Почему трудно жить, когда много знаешь и умеешь

Я живу среди Рокки Бальбоа. Не Рокки, а именно Рокки Бальбоа, если вы понимаете разницу. Я сама уже практически Рокки Бальбоа, и немножко от этого умаялась.

Все любят то и дело поминать разные книжки о том, как однажды все дети куда-то собрались и ушли. Питерпэнство всякое. Детский эскапизм, побег чистых и честных юных из непонимающего мира взрослых. А я вот мечтаю об обратном. О бунте взрослых людей. О том, как однажды все взрослые соберутся и уйдут куда-нибудь. Построят нормальную взрослую жизнь. Добираться туда будет, конечно, испытанием – взрослую цивилизацию придется как-то ограждать, примерно как у Айн Рэнд (простите) только счастливчикам открывали путь в катакомбы, где схоронились истинные хорошие капиталисты. И там не будет никого вот из этих – юных глупых эйчарщиц, смеющих спрашивать пятидесятилетних редчайших узких специалистов о «кем вы видите себя через пять лет», юных глупых вице-президентов, не владеющих математикой на уровне второго класса, юных глупых редакторов с их «давайте попроще, этого никто не знает», юных глупых… ай, ладно, перечислять замаешься. Там можно будет писать и читать длинные тексты с умными словами, а не объясняться наскальными рисунками, можно будет цитировать – и все поймут, можно будет предлагать сложные решения, а не спрямлять углы, там можно будет… ай, ладно, перечислять замаешься.

Мнение мое, я думаю, непопулярное и неполиткорректное, но. Поскольку меритократия мне представляется чем-то несбыточным, то, пожалуй, я теперь выступаю за геронтократию. А весь мир, похоже, за педократию (простите, если термин как-то двусмысленно звучит… а двусмысленно звучит он, кстати, потому, что даже юмор и природа смешного теперь девальвировались именно до детсадовского уровня, когда смешными и конфузливыми кажутся какие-то созвучия).

Я хорошо помню себя и своих. Мне хотелось ко взрослым. Для этого, очевидно, нужно было знать их язык. В самом широком смысле слова. Надо было читать то, что они читают. Слушать то, что слушают. Смотреть то, что смотрят. Понимать, что они обсуждают.
В учебе, в профессии, в увлечениях я все время искала взрослого учителя. Человека, на которого можно равняться и за которым можно следовать. Я знала, что он откроет мне что-то важное и необходимое.
Я всегда встречала уважение и интерес со стороны взрослых людей (имею в виду взрослых людей, имевших для меня значение). Но иерархия была четкая. Рамки – понятные. Мне нужно было дорасти до них, а не им – спуститься ко мне. Более того, неуклюжие попытки «спуститься ко мне» (ими сильно грешила тогда подростковая литература) ощущались какими-то жалкими.
Мои ровесники в основном жили так же. Поэтому и только поэтому сохранился общий язык между нашим и более ранними поколениями.

Сегодня я вижу обратную тенденцию. Взрослые люди в одностороннем порядке, без всякого встречного движения и особенного успеха, пытаются строить мост назад и вниз. Они встречают равнодушие к своему языку и старательно учат язык молодых людей. Пытаются слушать ту музыку (и обсуждать ее, они же привыкли обсуждать, и лично я с острой неловкостью читала их диспуты о рэп-баттлах, допустим… это вызывало такое же смущение и ощущение фальши, как всякие душеспасительные дискуссии взрослых про «легко ли быть молодым» в моем подростковом возрасте), смотреть то видео и те сериалы, искать юмор в том юморе, овладевать тем сленгом. Безуспешно. Совершенно безуспешно. Заигрывать с юным и сильным - гиблое дело, он все равно не оценит. Единственный способ изучения трендов молодой культуры взрослым человеком, который мне кажется разумным, достойным и эффективным, - это способ «этнографический». Например, на протяжении нескольких лет его блестяще практикует и демонстрирует блогер Корпускула. Секрет здесь – именно в отстраненности исследователя от объекта, а не в попытке мимикрировать, «сойти за своего» и по возможности проникнуть в.

Педократия – жестокая модель. И необратимая. С конечной остановкой «Праздник непослушания» (молодой человек сейчас вообще не поймет отсылки к литературному произведению). Педократия неизбежно подразумевает эйджизм и отрицание всего колоссального опыта, накопленного предыдущими поколениями. Она все время изобретает велосипеды – причем, самые примитивные, потому что ей не интересно, что успели изобрести чуть раньше. И стремительно инфантилизируется – на гребень волны взлетают все более и более молодые люди. Это очень забавно было наблюдать на примере «Камеди клаба». Который появился как «стильная-модная-молодежная» (молодой человек не узнает этой цитаты) альтернатива замшелому КВН, как дуновение, понимаете ли, свежего ветра. И вдруг очень быстро стал таким же отстойным петросянством, сметенный уж совсем какой-то младенческой стенд-ап фигней.

Педократия неумолима в своей жестокости – с позиции чистой физиологии. При геронтократии у человека хотя бы есть возможность дожить до успеха. Он к нему просто движется – вперед, вперед, дорасту. При нынешнем положении вещей он обречен, если, конечно, не родился Бенджамином Баттоном.

Мой муж, мой брат, наши друзья – все, кому пятьдесят и выше, а также «к пятидесяти» - сталкиваются с очевидным. Каждый из них – блестящий специалист в своей области. С солиднейшим опытом работы, с доскональным владением как теорией, так и практикой, с колоссальной базой связей. И каждый то и дело слышит в свой адрес, что он «оверквалифайд». Сверхквалифицированный специалист. Молодому щенку, владеющему исключительно птичьим профессиональным волапюком, неловко, понимаете, с таким человеком работать. Молодому щенку взрослый матерый волк не подходит. О том, что у взрослого и опытного можно чему-то научиться, да попросту даже его использовать, он не думает. Другая система координат, выстроенная на подростковой гордыне и всезнайстве.

Я совершенно серьезно мечтаю – ну, закидайте меня камнями за предельную неполиткорректность – о социально-профессиональном сообществе с жестким цензом «по возрасту» и непреодолимой возрастной нижней границей. Точнее – преодолимой, когда дорастешь. О тайной сети трудоустройства. О мощной поддержке своих – с принципиально иным уровнем и качеством «компетенций» (вот тоже словечко, а). О компаниях и фирмах, где все сотрудники – очень взрослые люди, знающие друг другу цену. Взрослые бухгалтеры, взрослые айтишники, взрослые маркетологи, взрослые дизайнеры, взрослые инженеры, взрослые техники, взрослые рекламщики, взрослые музыканты, взрослые сценаристы, взрослые режиссеры, взрослые юристы, взрослые врачи, взрослые журналисты, взрослые критики, взрослые все. Свои взрослые бизнесы, свои взрослые книги и фильмы, свой взрослый юмор, свои взрослые темы, свой взрослый язык. Дети до 39 не допускаются. Пусть забавляются важными презентациями в стеклянных переговорках своих песочниц, пусть играют во взрослых друг с другом.

В этом смысле я все время думаю о «Рокки» - первом и последнем. Вот есть первый «Рокки». Очень цепляет – до сих пор. Через тернии к звездам. Взял и добился. Именно молодой энергией победил. Емкая, крепкая, притягательная и мотивирующая история – с поправкой на моральное устаревание, потому что происходит во времена динозавров без мобильных телефонов. Простая, как дрова, мораль. Музыка у меня закачана, слушаю, когда на какие-нибудь серьезные встречи еду.

И есть последний – «Рокки Бальбоа». Все, что в промежутке, можно было бы и не снимать отдельно. Точнее, это нужно, как оказалось, только для флэшбэков в «Рокки Бальбоа», когда в разных обстоятельствах Рокки вспоминает то и это, об иных уж нет, а те далече. В «Рокки Бальбоа» Рокки проходит все то же самое, что и в «Рокки». Вызов. Безнадежность. Отчаяние. Неверие в возможную победу. Самоистязания. Ну, в общем, понятно. Только теперь это не рывок молодого, перед которым – вся жизнь. Теперь это – последний рывок старого тяжеловеса, который не должен бы испортить борозду, - и в соперниках у него реальные молодые, которые вообще его всерьез не воспринимают. Он морально устарел. Он – Акела. Он чувствует себя дебилом и ярмарочной куклой, которая с чего-то вдруг должна что-то кому-то опять доказать, выйдя, в общем-то, к враждебной и чужой аудитории. Ведь так комфортно было просто байки о прошлых успехах у столиков рассказывать. Но включается сразу несколько факторов. И желание показать, что твоя жизнь была таки не зря и победы твои прежние не кот начхал. И понимание истинного профессионализма – и его испытание на прочность. И стремление тряхнуть стариной напоследок. И, главное, верность чему-то такому, чему никто уже не верен, что напрочь утратило актуальность, что отцвело и быльем поросло и не имеет значения уже ни для кого, кроме тебя, потому что все Аполло Криды и Иваны Драго тоже давно склеили ласты, и без них, надо сказать, стало довольно скучно – в атмосфере не живых, теплых и ламповых, а компьютерных боев и ставок.

Момент, когда там через склейку показывают, как он тренируется, рифмуя это с тренировками из первого «Рокки», я пересматриваю регулярно – честно сказать, почти со слезами, во всяком случае, горло перехватывает (этот фрагмент в первый комментарий положу). И финальный бой пересматриваю (не могу сидя, вскакиваю и приплясываю у монитора). И мне бесконечно дорого то, что он в итоге не побеждает вчистую, а просто выстаивает это все. Держит удар, не более, но в итоге это и есть победа, и все плачут, ревут, и молодой соперник ему всячески выражает респект.
«Рокки» для меня – милая «педократическая» история на один раз, ну, может, как-нибудь пересмотрю под настроение, вот какой молодец, хороший честный парень, прорвался, потряс победно руками на вершине лестницы. «Рокки Бальбоа» я тысячу раз пересмотрю, потому что это – не цепочка усилий и удач молодого щенка, а мощная история мощного зрелого человека, который все видел, всего поел, познал не только победы, но и поражения и потери, и еще разок выдал на бис.

Впрочем, я вообще люблю такое. Условного Волонтира или Хауэра, когда он сидит в уголке, такой поживший, тихенький, седенький, сброшенный с парохода современности, и тут – хопа! – молодая гопота. И он поначалу не особо хочет, но приходится – и ладно, ничего не поделаешь, раскидывает их, как кегли, а потом только с досадливой гримасой трясет ушибленной рукой.

Давайте все убежим куда-нибудь, а.