Умер Олег Ляхов

КТО ОН БЫЛ ДЛЯ МЕНЯ
(Наверное, это очерк. Олег Владимирович был из последних могикан – ему была по умолчанию понятна разница между «очерком», «эссе» и «рассказом»)

Нужно прощаться. Я снова – в пятый раз за несколько последних лет – не могу лично быть там, где прощаются. От этого чувство вины – нелепое, но острое. Но и еще одно чувство: если я не увижу своими глазами, как все заканчивается насовсем, то этого как бы и нет по-настоящему. Я не видела – значит, нет. Легче ли от этого? Я не знаю. Не могу сказать. Точно легче, чем тем, кто там будет, кто проводит, кто положит цветы и выпьет не чокаясь.

Вчера известие ударило меня с такой силой, что сшиблось два явления: с одной стороны, именно не находилось слов, невозможно было как-то отреагировать, а с другой, весь день у меня в голове складывались целые текстовые блоки, каждый – о разном, о каком-то аспекте, какой-то детали. Ему нравилось, как я пишу, он всегда читал, и я, когда что-то писала, держала в голове, что он прочтет. Каким-то образом, не знаю, каким, просто чувствую, что это как-то его еще догонит отсюда. Сегодня я в последний раз, получается, пишу для него, в расчете, что он прочтет. Наверное, больше для себя пишу – чтобы еще жил он, пока я пишу. Так ярко все…

У меня к ковиду – личный счет. Я не понимаю. Почему – ему, зачем, за что – ему. Две недели в реанимации. Тяжелое течение. Это нечестно, несправедливо и чудовищно жестоко. Сколько людей сейчас плачет, сколько людей говорят, что чувствуют себя осиротевшими, сколько людей ищет слова, и находится только полустон такой: «не могу поверить», «не могу осмыслить», «не может быть». Да. Ушла эпоха. Целая эпоха в моей собственной жизни. Ушла.

Как объяснить, кем для меня был Олег Владимирович Ляхов? Ни одним словом-определением, ни несколькими не получится. Это были уникальные в своем роде отношения. В последние годы мы были друг от друга географически далеко. Счастье, что из года в год в день его рождения я повторяла, поздравляя его: всегда помню, все время вспоминаю, постоянно благодарю, бесконечно ценю. И лично, глаза в глаза, я говорила ему это тысячу раз. И даже моя мама успела. Они были знакомы, что называется шапочно. Когда мы с ним подружились, они с мамой передавали друг другу через меня приветы. А однажды столкнулись просто на улице – кажется, на бульваре Пушкина, где сталкивались друг с другом все, - и мама сказала ему: спасибо вам за все, что вы делаете для моей дочери, спасибо за то, как вы опекаете ее, спасибо, что присматриваете за ней и заботитесь о ней. И Олег Владимирович страшно смутился. Пожалуй, единственные моменты, когда его можно было смутить, - это вот такие, если сказать ему что-то благодарное, восхищенное, искреннее и честное.

Между тем, какое определение прекрасного человека ни возьми – к нему подходит. Добрый? – да. Щедрый? – еще как. Великодушный и благородный? – несомненно. Надежный? – более чем. Деликатный? – весьма. Умный? Интеллектуал? Ироничный и с чувством юмора? Мудрый? Разносторонний? Сильный? Опытный? Всё – да. Ещё – настоящий мужчина. Раритетный, и тут впору сказать именно набившее оскомину, но раз в сутки таки показывающее правильное время: таких уж больше не делают. Уходящая натура. Мне так не хочется оставаться в мире, где больше такого нет.

Как объяснить природу наших тогдашних отношений? Проще всего, наверное, через «родительство». Он был много старше – почти на тридцать лет, и именно что «в отцы мне годился» (во всех смыслах этого выражения). Мы, думаю, стали тогда друг для друга возможностью почувствовать нечто отсутствовавшее, нереализованное. Он хорошо знал моего папу и как-то очень тонко угадал мое сиротство, как раз к моменту нашего знакомства ощущавшееся мной особенно остро. И вот, он делал для меня то и так, что и как в моем представлении делают хорошие отцы для взрослых, но еще маленьких, умных, но глупых дочек. А я, наверное, в свою очередь была для него вот такой немножко дочкой, которую можно деликатно наставлять и баловать. Он говорил о моем папе очень тепло, нежно и с огромным уважением – и, может (вообще-то – скорее всего), так ко мне относился и в память о нем, для него, для «Женьки Орлова». А потом, когда мы совсем подружились, уже и ради меня самой, потому что наша дружба стала самоценной.

Как было. Мне было 23 года. Я работала в главной газете Донецка «Салон», которую по сей день считаю лучшей газетой всех времен и народов, и которую в моих глазах по сей день не превзошло ни одно издание (да, ни одно мировое, не говоря о постсоветских). И однажды в коридоре третьего этажа гостиницы «Шахтер», где размещалась лучшая редакция всех времен и народов, появился человек. Главный редактор шумно и весело представлял его каждому встречному, а еще они просто заходили в комнаты отделов и там знакомились с коллективом на местах. Человек должен был занять руководящую позицию. Он был немолод, щегольски одет, пах каким-то умопомрачительным парфюмом, поблескивал оправой пижонских очков и сходу, с первой же секунды сражал обаянием. Он понравился всем и каждому с той самой первой секунды – и навсегда.

Спустя, может быть, минуту нашего с ним разговора оказалось, что Олег Владимирович Ляхов близко знал моего папу. И, как мне кажется сегодня, сейчас, отсюда, мы стали близкими друзьями буквально на следующий день. Эта дружба вот уже больше двадцати лет – одна из драгоценностей моей жизни.
Нельзя ничего упустить. Чуть ли не впервые в жизни я реально составила план текста. Не логику, а пометки, о чем не забыть. Занималась домашними делами и думала. Курила и думала, и когда вспоминала очередные детали и события – неслась через три ступеньки в квартиру, чтобы не вылетело из головы, чтобы сразу впечатать.

Сначала, наверное, надо какие-то определяющие вещи-вехи. Олег Владимирович закончил одну из лучших школ Донецка, легендарную, выпустившую в свет блестящих математиков и физиков (между прочим, в одном классе с Натаном Щаранским учился). А потом закончил не менее легендарный физфак. Он был физик, да. И, как положено человеку его поколения в том анекдотическом противостоянии физиков и лириков, был при этом такой лирик, что мог заткнуть за пояс любого принципиального гуманитария. Как блестящий представитель этого самого поколения он коснулся всего, что было актуально и важно: он ходил в походы, он ездил в стройотряды, он играл в КВН, он одержимо читал, знал наизусть множество стихов и бардовских песен, любил и понимал театр и кино, увлекался историей, обожал спорт и был заядлым футбольным болельщиком… То время было ведь советской Эпохой Возрождения. А Олег Ляхов, получается, был – человек Эпохи Возрождения, да. И таким остался.

А потом судьба его сделала зигзаг. И пошел он, как говорится, по комсомольской, а потом партийной линии. И вот здесь – очень важное для меня уточнение. На рубеже 90-х-2000-х, когда мы познакомились, карьера в КПСС считалась… нннуууу… специфическим достижением эпохи динозавров. Мы все прочли и посмотрели миллион всякого всего – и не было для нас полутонов. Так вот. Знакомство с Олегом Владимировичем для меня полутона как раз ввело, а от черно-белого юношеского максимализма избавило начисто. Я больше не могла и не смогу уверенно лепить всякое стереотипно-однозначное про «серых волков», потому что лично хорошо знаю как минимум одного человека, который сделал карьеру в партии, оставаясь безусловно морально безупречным и никогда ни в чем совестью не поступившимся.

Он вообще практически во всем нарушал стереотипы. С одной стороны, все этапы его жизни со стереотипами связаны. Но при этом стереотипным сам он ни в чем и никогда не был. Он был «аппаратчик»? О, да. Он был «аппаратчик». У него за спиной была пресловутая ВПШ? А как без этого. Но ни в какой перестроечной разоблачающей эту страту книжке Полякова вы Ляхова не встретите. Никогда и ни в чем он не предал никого и ничего, и себя не предал. Он работал работу. И работу работал хорошо, порядочно и честно. Пусть эта работа была связана с «идеологией» (а она связана была).

Работать в аппарате он продолжил и после Перестройки, и после распада Союза. И вполне состоялся. Собственно, тогда и верхняя точка в карьере была поставлена – зампред обладминистрации. При самом, заметим, спокойном, «вегетарианском» и стабильном правительстве области в постсоветской истории. При губернаторе Полякове. После Щербаня. До Януковича. Обоих, естественно, знал хорошо.

Олег Владимирович был интеллигент. Но, опять-таки, не стереотипный «мягкотелый». Он не был наивным и прекраснодушным. А цельным и принципиальным – был. Он отлично знал правила игры и играть умел как мало кто. Но не поступался при этом ничем. С волками по-волчьи не выл. Потому что волком не был, становиться не собирался и не стал. Никто, ни из какой социальной страты, ни из какого политического, чиновничьего или делового круга не сможет его ни в чем упрекнуть. Не в чем.

И здесь я еще одно уточнение сделаю. Олег Владимирович довольно быстро увидел мой острый интерес к этой части его прошлого. И сделал мне просто невероятный подарок. Он перезнакомил меня со множеством людей. Прямо вот как ни в чем не бывало брал меня с собой на всякие междусобойчики с бывшими коллегами. Или в гости к ним со мной приходил. Я сидела в уголочке, не отсвечивая, блестя любопытными глазками, внимательно слушая и запоминая. Передо мной прошла таким образом целая галерея «бывших» - разнообразных «секретарей» и «инструкторов». В принципе, практически никто из них в жизни, конечно, не пропал. Кто-то поднялся до серьезных высот. Кто-то затерялся много ниже.
Были и весьма экзотические случаи. Об одном я (с позволения, естественно, Олега Владимировича) даже в «Новую» тогда по свежим следам написала: об интересном, предельно циничном и крайне неприятном человеке, который когда-то занимался вполне себе идеологией, а в новом времени стал… колдуном. У него и погремуха была такая среди своих: «Колдун». К нему реально ехали не просто со всей области, а вообще со всей страны. Лечил он. По мне, так был абсолютный шарлатан. Как-нибудь, может, расскажу – вечер нашего знакомства был, без преувеличения, эпическим.

Именно и только благодаря Олегу Владимировичу и тому «экскурсу в недавнюю историю», который он для меня устроил, а вовсе не только и не столько «книжкам», я с юных вполне лет и до сих пор имею порой специфический успех в общении со старшими умными опытными людьми – они лестно для меня дивятся, когда обнаруживают, что маленькая я 1975 года рождения вполне могу поддержать разговор об очень специфических подробностях закрытых, забытых и «неинтересных молодежи» реалий. О «вторых», «третьих» и «освобожденных» секретарях, об «активе», об устройстве «работы в партаппарате», об «отделах», о «приеме», «протоколе», разных там узкоспециальных «тайнах донецкого двора», и прочая, и прочая. А чего ж не поддержать – знаю из первых рук, да еще и далеко не обо всем, что знаю, проговариваюсь.

Но. Так вот. Люди, с которыми меня знакомил Олег Владимирович, как раз и были в основном стереотипными. И на этом фоне особенно явно и ясно было, насколько же Ляхов – другой. Насколько он выделяется, насколько он – отдельно. И однако, его обаяние и какие-то просто-таки беспрецедентные коммуникативные навыки не просто от него этих людей не отталкивали, а наоборот привлекали. Его все обожали.

Он вообще меня со множеством людей познакомил. Очень разных. И с некоторыми у меня выстроились свои отдельные многолетние отношения. А с некоторыми происходили курьезы, по-настоящему смешные. Однажды он меня попытался замуж выдать. Познакомил с одним там большим человеком, именно с матримониальными целями, и я от этого человека убегала в итоге «теряя тапки», еле отвязалась, - и Олег Владимирович страшно смешно потом смущался и винился, что «не разглядел»… Пишу и смеюсь. До чего же восхитительный был период, сколько же в моей жизни именно от Олега Владимировича, от щедрости его…

«Какие мы видели дни, какие мы лжи претерпели» - по Чухонцеву. Каких людей знал Олег Владимирович, каким событиям был свидетелем и участником, кого и что застал – он был уникум. Я как-то наивно полезла к нему с гениальной идеей: мол, надо об этом написать же! Но Олег Владимирович был взрослый и опытный. Много видел и смотрел вдаль, умел оценивать перспективы и риски – так что какое там написать.

Он вообще, конечно, при других обстоятельствах был бы идеальным дипломатом. Какую-то сумасшедшую мидовскую карьеру мог бы сделать, уверена. Прирожденный дипломат. Переговорщик. Кризис-менеджер. Решатель проблем. Знаток компромиссных результатов. Вот, вроде, не подлаживался ни к кому специально, но какой-то внутренний радар (как физик он бы меня высмеял сейчас, вероятно: я сто процентов неправильно термин употребила) позволял ему безошибочно не ПОД-страиваться, а НА-страиваться на любого собеседника или группу.

От каждого жизненного этапа у него сохранились друзья, приятели и хорошие знакомые. Одноклассники. Однокурсники. Со-вузовцы. Из ВПШ. Из обкома и облсовета. Из обладминистрации. Из бизнеса (из «фирм»). Из «турья». Из «бардов». Из КВН-а. В правительстве Украины всех составов. В Раде всех созывов. Во всех городах бывшего Союза. Во всех странах мира. Он умел дружить как мало кто. Сохранять, беречь и поддерживать дружбу. Всегда и везде был зван и ждан. Не знаю, реально ли с ним было вообще поссориться. В отношениях он как-то очень просто изначально делал ставку на общее, на сходства, а не различия. Поэтому его коммуникативное пространство было невероятным по размаху, протяженности и плотности. Со всеми он мог и умел найти общий язык. И рядом с ним с радостью появлялись и оставались люди очень разных взглядов и позиций. А он между этими людьми становился мостом. Местом «водного перемирия».

Связей у него, соответственно, было и осталось какое-то непредставимое количество. Разнообразнейших. Порой самых неожиданных. Прямых и косвенных. На любой случай. Он знал всех. И его знали все. Его имя было паролем. Связями этими он делился легко и щедро – и в частных случаях, и при необходимости решения деловых задач. Собственно, неразрешимых проблем для него (и с ним рядом) вообще не было. Всем и каждому он был готов помочь сходу. И помогал. Любой вспомнит, подозреваю, эту картинку: Ляхов подходит, протягивая листочек с телефонным номером, по которому нужно позвонить, и всё будет хорошо. Думаю, практически у всех, кто его знал, Олег Владимирович был, что называется, «на первой кнопке» - и первым приходил в голову при малейшем затруднении.

Из-за этого он казался со стороны неуязвимым. Таким, знаете… «всегда падает на лапы». К сожалению, на самом деле это было не совсем так – или совсем не так. Просто он выглядел чрезвычайно успешным. Эти самые связи однажды ему не помогли. И люди, которые могли помочь, не помогли. И в итоге большая часть жизни закончилась, а началась другая часть. По-своему, впрочем, тоже успешная. Именно тогда Олег Владимирович пришел в ЗАО «Медиа-пресс». В газету «Салон». И в этой системе, в общем-то, так и остался. На мое счастье. На радость многим, кто узнал его тогда и навсегда.

Тогда, в «Салоне», каждое утро для меня начиналось ритуалом. Наши кабинеты были напротив друг друга. И вот, едва придя на работу, бросив сумку и включив компьютер, я переходила коридор, стучалась к нему, и мы садились пить кофе. И говорили, и перешучивались… Практически любой разговор с ним был с окраской шутки. Всё через улыбку, через смех, через юмор, через смягчение и облегчение даже самой сложной темы. И это ничуть не умаляло его глубины. Потому что Олег Владимирович был – глубокий. Просто этого не предъявлял, не нес свою сложность перед собой в трепетных руках, и ко всему и ко всем – и в первую очередь к себе – относился без звериной серьезности и драмы. С ним можно было говорить обо всём. Все и говорили.

Тогда, в «Салоне» я увидела этот его талант на деле, так сказать, в полевых условиях. Он нравился всем. Он действительно достиг мастерского, магистерского, докторского уровня в науке выстраивания гармоничных отношений.
Он был – легкий. Хотя и ходил, как медвежонок, немножко вразвалку – даже походка была обаятельная. И стоило эту походку издали заметить – настроение сразу повышалось: сейчас будет весело, сейчас будет какая-то забавная пикировка или интересный разговор в жанре смолл-тока, которым он владел виртуозно.

Темы для разговора с каждым находил очень быстро. И очень хорошо запоминал, что интересно собеседнику. В будущем это используя. Это не было расчетом, манипулятивной хитростью – у него просто само так получалось, автоматически. Спорт, книги, премьеры, политика – он знал и умел говорить с любым, и вот так выстраивался общий язык, единый канал общения, якорек.
Он был неистощим на анекдоты и байки. На любой случай у него в запасе было что-то смешное и уместное. Любил смешить – и любил смеяться.

Отдельная история – его галантность и джентльменство. Он был мастер комплимента. Легчайшего, тонкого, уместного и точно ограниченного необходимыми комфортными рамками флирта. Женщинам он ужасно нравился: в нем не было ни грана назойливости, пошлости, какого-то «пере-». Всегда идеально отмеренная доза лестного и искреннего, сдобренного мягким юмором, - и каждая из нас при встрече с ним расплывалась в улыбке, невольно принималась прихорашиваться и слегка кокетничать, потому что ясно было, насколько это все просто безобидная игра, необязательная, но приятная каждому из участников.

С виду он казался добродушным и безобидным. Но при этом был чрезвычайно проницательным и наблюдательным. Это выражалось в том числе в прозвищах, которые Олег Владимирович давал разным людям. На редкость метко. Иногда – по какой-то ему одному ведомой ассоциации, неочевидной для остальных, но даже такие все равно привязывались к объекту намертво. Еще играть любил. У него все время образовывались такие маленькие ситуативные компании внутри большой, буквально из нескольких человек, по каким-то интересам. И вот, в рамках этих компаний всегда сразу начиналась своя игра – со своими внутренними прозвищами и смешными правилами. Просто так. Потому что так – весело.

Олег Владимирович был из тех редких людей, которых каждый быстро начинает считать и называть именно другом. Вне зависимости от статуса и возраста. И у каждого с ним – своё, особенное, отдельное, уникальное.

С молодыми людьми он отношения выстраивал вообще удивительно. Я почти такого не встречала больше. Интуитивно сразу складывалось как-то очень просто – и очень комфортно для всех. С одной стороны, были общие темы и общие шутки. С другой – взаимное уважение. Да плюс безусловное понимание разницы в возрасте, признание опыта и авторитета. Но при этом – никакого сверху-вниз и снизу-вверх. Почти на равных, но не настолько, чтобы забыться. Без «я давно живу» с его стороны – и без «вы отстали от жизни» с другой. Взаимные шутки, подтрунивание, живейшие, но никогда не горячие дискуссии. Вот он был именно «старший товарищ» - так, пожалуй, правильнее всего сказать, без всякой иронической подкладки и двусмысленностей.

Еще именно он привнес в мою жизнь особую, особенную составляющую – рестораны и кафе. На регулярной постоянной основе. Привил мне, так сказать, вкус к этой стороне жизни – навсегда. Началось еще с «Салона», а потом, когда я перестала там работать, продолжилось уже просто так. Олег Владимирович был бонвиван. Он любил и умел жить и получать от жизни удовольствие. Ни с кем и никогда так вкусно и аппетитно не елось и не пилось, как с ним. Он разведывал новые заведения – и мгновенно там становился любимым и желанным гостем. Он пробовал новые блюда и с удовольствием угощал. Он с большим удовольствием (и весьма хорошо) играл в бильярд, и все бильярдные клубы были – его. Учил меня. Безуспешно. Спортбары тоже были его – он и сам играл в футбол с наслаждением, и болельщиком был образцовым. Что там еще? Бани-сауны. Тоже очень даже. Преферанс - ох, он умел! У меня в голове сейчас проносится огромный поезд, составленный из вагончиков-картинок, в каждом окошке – накрытый стол, вкусный алкоголь, застольный треп, смех, удовольствие, радость, и под каждым под кустом был ему и стол, и дом. Надо ли говорить, что Олег Владимирович был из тех, кто «закроет» стол, даже если вовсе не самый обеспеченный из присутствующих, и из тех, в чьем присутствии даже самая независимая и самостоятельная женщина не посмеет пикнуть о том, чтобы внести хотя бы мизерную лепту в оплату.

С ним можно было советоваться обо всем. И его советы всегда были действенными и эффективными. В любой сфере жизни. От, не знаю, какой-то бытовой ерунды, до серьезного сложного вопроса. Врач? Инструктор пожарной безопасности? Водитель? Чиновник любого ведомства? Билетный кассир? Паспортистка? ОВИР? Милиция? Прокуратура? У него реально было всё и все. Сколько раз я обращалась к нему за помощью или советом – не счесть. До смешного. Если поднять мои ежедневники той поры, где я строила какие-то планы или на письме обдумывала какие-то проблемы, через строчку в графе «что и как делать» будет «посоветоваться с Ляховым», «спросить Ляхова», «Ляхов?». Я ему доверяла абсолютно. Ему можно и нужно было доверять и доверяться. Я рассказывала ему о каких-то ключевых, поворотных моментах без утайки – и он всегда находил верные слова, будь то утешение, мнение или решение. Он поддерживал меня неоднократно – советом и делом. А несколько раз защищал и защитил. Как старший. Как взрослый. Как мужчина. От своего имени и вместо папы. Он был на моей стороне. Это не буду рассказывать, просто никогда не забуду.

Первый период, когда мы оба работали в Киеве, пусть и в разных местах, пришелся на 2003-2005 год. И оба мы работали в сходном графике, регулярно курсируя из Донецка в Киев и обратно. Он уехал в «Сегодня Мультимедиа» на руководящую позицию и осуществлял что-то вроде координации между киевским и донецким офисами (если вы думаете, что в те времена центральным автоматически являлся столичный офис, то жестоко ошибаетесь). И часто получалось, что мы совпадали в датах поездок – а несколько раз даже специально подгадывали даты. Кстати, билетов в ту пору он мне вообще сделал десятки (хоть в Киев, хоть в Москву – это непростое было время, очень активной жизнью жил Донецк, и формула «билетов нет» по ключевым направлениям была стандартной, хоть ж/д, хоть авиасообщение возьми; поэтому Олег Владимирович говорил, к кому и когда подойти в центральных кассах на Театральном проспекте или в вип-кассах на ж/д вокзале, и там билеты волшебным образом находились).

Летать он не очень стремился, хотя частенько приходилось, а так предпочитал ехать поездом. Статус и возможности у нас были очень разными, Олег Владимирович ездил, понятно, в СВ. И вот, я брала билеты в купе, там бросала вещи – и сразу чесала по вагонам к нему. И торчала у него до глубокой ночи, а потом шла спать на свое место, а утром мы встречались на перроне, и он меня еще и подвозил. В СВ у него всегда были какие-нибудь интересные попутчики. Часто – кто-то, кого он знал (я же говорю, он практически всех знал). Но иногда кто-то, с кем именно в тот момент знакомился (естественно, сочтясь миллионом общих пересечений). Когда я приходила, они с попутчиком уже чаще всего были на «ты» и общались, как будто знали друг друга миллиард лет. Коньячок, чаек, лимончик, всякие вкусности, разговор, какое-то кино в телевизоре. Уютные спортивные костюмы. И вот что важно. Вот именно в таких обстоятельствах несколько раз только что подружившиеся с Олегом Владимировичем попутчики прямо тут же разрешали какую-то мою насущную проблему. Я записывала телефон. И на следующий день, позвонив по нему, обнаруживала, что обо мне даже предупредили уже, - и мне помогали (однажды таким образом, например, я бесплатно заселилась в закрытую киевскую гостиницу для сотрудников одного там силового ведомства, и жила там несколько раз, и там пережила несколько интересных опасных приключений, в которых меня выручало только выученное на память ФИО организовавшего все это попутчика).

В последний раз Олег Владимирович поспешил мне на помощь в 2009 году. Я вышла замуж и столкнулась с забавной неразрешимой ситуацией. В Грибоедовском ЗАГСе Москвы мне не поставили в паспорт штамп о браке, потому что документ другого государства, а в Донецком Дворце бракосочетаний – потому что «не у нас бракосочетались». В итоге Олег Владимирович как-то так прихотливо извернулся, что штамп мне согласились поставить в донецком УМВД, причем в транспортном департаменте. Не поставили только потому, что вопрос решился только к вечеру, и я уже уезжала. А так поставили бы, не сомневайтесь. В тот же мой приезд он за один день сделал мне новый загранпаспорт. Хм, сейчас подумала… кажется, он имел отношение к оформлению чуть ли не всех моих паспортов и еще нескольких документов!

Между Киевом и Донецком он курсировал, как заведенный. И когда приезжал, мы встречались или в тот же день, или назавтра. И куда-то ехали, в какое-то кафе, в какой-то ресторан. Разговаривать. Я как будто папу из командировки ждала, так это чувствовалось.

Он жил с мамой. И всю жизнь был – мамин сын. Не «маменькин сынок», а мамин сын. Они были очень близки, Олег Владимирович был и другом, и опорой своей маме, и заботился о ней с редкостной нежностью и скрупулезностью. В последнее ее время, когда она уже уходила, он посвящал ей каждую минуту. Больше не позволял себе засиживаться допоздна, спешил к ней вечером. Ухаживал за ней. Делал всё. Всё делал. Мамы Олега Владимировича не стало, если верно помню, в 2004 году. Он очень тяжело это перенес. Все держал внутри, и от этого со стороны было страшнее. Его балкон знаю наизусть - дом, где «Ягодка» на пересечении Университетской и Театрального, донецкие поймут.
Потом заболела моя мама. Получается, Олега Владимировича не стало через 12 дней и 15 лет от даты смерти моей мамы. Когда мама умерла, он как мог старался меня поддержать. С невероятной деликатностью и теплотой. Очень за меня беспокоился, старался меня куда-то вытащить, накормить-напоить, отвлечь… Боялся, что я нырну в алкоголь и не вынырну – такая опасность действительно была.

Мамы не стало 23 мая – в этом году 15 лет. К осени 2006 года я поняла, что не справляюсь. Ни с необходимостью жить там же и так же, как при маме. Ни с некими неприятными параллельными событиями. Мне нужно было что-то изменить, куда-то деться. И, как уже сложилось, первым человеком, к которому я обратилась за советом – «как жить, баб Шур?» (с) – был, конечно, Олег Владимирович. Олег Владимирович вообще не медлил – и сразу сказал: давай к нам. И я позвонила Игорю Гужве, и Игорь, которому никогда я не забуду поддержки, доброты, в избытке предоставленных возможностей и вообще помощи в тот тяжелейший для меня период, реально обрадовался и сказал «ну, наконец-то, давно пора» - и невозмутимо добавил, чтобы я приезжала прямо вот хоть сейчас. И сходу утвердил мне беспрецедентный для редакции график: две недели через неделю (две недели я жила в Киеве, на неделю уезжала в Донецк, где сохранила за собой некие рабочие обязательства). А Олег Владимирович сказал: жить будешь у меня, у нас. И 10 января 2007 года я вышла на работу в холдинг «Сегодня Мультимедиа». Собственно, едва ли не определяющим фактором стало: «ну чего я боюсь, в самом деле, там же будет Ляхов!»

Я приехала в Киев в большом волнении и тревоге, почти панике из-за того, что жизнь меняется, а Олег Владимирович этот первый момент смягчил и самортизировал как самый родной и понимающий близкий. Он встретил меня на вокзале. Подхватил мою сумку и отвез в корпоративную квартиру, где я и прожила довольно долго в чудесном соседстве с чудесными людьми, для которых ее снимали и оплачивали. У меня по статусу не было права там жить. Но все тот же Игорь на это просто закрыл глаза и ни единого слова ни разу мне по этому поводу не сказал. А Олег Владимирович ни разу не дал мне понять, что пора бы уже и честь знать и наконец присмотреть себе что-то под съем, потому что зарплата вполне позволяет. Мне и не хотелось оттуда съезжать – я боялась окончательного одиночества, а вот это необременительное, но очень теплое соседство со своими, с давно знакомыми и любимыми «донецкими» было ровно той степенью не-одиночества, в которой я остро нуждалась.

В то первое утро, когда Олег Владимирович меня привез в ту квартиру, оказалось, что он уступил мне комнату, которую занимал до этого. Так она и осталась за мной вплоть до ухода из «Сегодня». К моему приезду он купил всякого вкусного для завтрака. И сварил кофе. И вот, позавтракав, мы вышли с ним на огромную лоджию, тянувшуюся вдоль всей квартиры – на нее выходили все комнаты и кухня. Пили там кофе, я закурила. Посмотрела в окно на стылый снежный зимний Киев – и вдруг меня разом отпустило. Я почувствовала, что все еще, может быть, как-то уладится, и что я не пропаду. Я почувствовала, что меня ждали и что мне рады на новом месте. И я сказала Олегу Владимировичу: как же мне сейчас хорошо, спасибо вам, такое чувство, как будто домой приехала. А Олег Владимирович сказал: ну, конечно, домой, детка. Обнял меня и похлопал по спине. Я пишу, у меня из глаз катятся слезы, хорошо быть женщиной, можно плакать в такую минуту, и кажется, что тает немножко ком, перекрывающий горло.

Плохо быть мужчиной. Плохо быть Саней, или Андреем – мужчинами, которые вот так же въезжали в ту квартиру, пили утром кофе или вечером чай, или пиво, или коньячок, или ужинали с Олегом Владимировичем, обсуждая рабочие дела или что-то не связанное с работой, но всегда интересное или забавное. Плохо быть Саней или Андреем, у них тоже, конечно, сейчас этот ком в горле при воспоминании о том, как это было – быть с ним рядом.

Он не раз еще встречал меня на вокзале или в аэропорту – просто так, потому что он был вот такой, родственный для каждого, кого считал своим. И возродилась наша старая донецкая традиция времен «Салона» - я снова каждый день заходила к нему на кофе, только теперь нужно было не перейти коридор, а спуститься на этаж ниже. Если наш рабочий график совпадал и освобождались более-менее в одно время, то один ждал другого, и мы шли в гипермаркет неподалеку, там покупали что-то, а потом вместе готовили и ужинали, выпивали, поднимая иногда голову к телеку в кухне… Совершенно по-семейному. Можно было делиться случившимся за день, советоваться о работе, сплетничать… В той жизни в той квартире было много веселого и смешного, там было уютно по-настоящему. Ляхов себя именовал то «ответственным квартиросъемщиком», то «хозяином коммуналки», то «комендантом общежития» - и, в общем-то, всеми ими и был. Я не знаю, кто бы мог не ужиться с Ляховым. Нет таких людей.

Он и в Киеве обустроился с присущим ему умением максимально наслаждаться жизнью и радоваться. Там уже были или туда переехали многие люди, которых он любил. Так что его по-прежнему было не застать дома – или он с кажущейся легкостью, с виду почти с ленцой разруливал разные рабочие проблемы, или, точно чувствуя момент, напускал на себя страшную деловитость, за которой, впрочем, всегда таилась игра для тех, кто понимает, и уезжал с водителем решать что-то срочное, или скупал пол книжного рынка Петровки, или встречался с друзьями в очередном вкусном заведении…

В конторе, естественно, сразу стал своим и необходимым для всех, со всеми подружился. К каждому нашел подход, с каждым наладил уникальные двусторонние отношения (со своим внутренним набором шуток, словечек и тем внутри этих отношений; плюс он еще умел как-то так специфически понижать голос с неким интонационным подмигиванием, что ощущалось собеседником как некая общая посвященность в какие-то важные секреты). Теперь и здесь сформировался круг людей, каждый из которых считал Олега Владимировича именно другом – да, собственно, многим он другом и стал.

Его легкость, мягкость и интерес иногда кем-нибудь недалеким и самоуверенным считывались как знак особой привилегии. И такой недалекий и самоуверенный человек мог уступить искушению и позволить себе фамильярное отношение. Олега Владимировича это всегда страшно веселило. В любом случае, для него, как никто поднаторевшего в аппаратных играх и знании всяких тонкостей субординации, вписаться на новом этапе труда не составляло вообще. Никакие нынешние корпоративные психологи и акулы современных корпоративных коммуникаций ему в подметки не годятся, дети-несмышленыши. Где они учились – там он преподавал.

Несколько раз мне довелось в режиме реального времени наблюдать, как Олег Владимирович одной левой, не особо напрягаясь и не используя слишком сложных маневров и схем, сделал пару-тройку людей, имевших далеко идущей целью его либо подсидеть, либо подвинуть. Один раз ситуация реально была угрожающей, но – опасный момент!!!-удар!!!-штанга!!! Это был мастер-класс. Школа молодого бойца – знай учись, да богатыри не мы. Высокий класс: эти люди даже не поняли, что произошло, и остались в теплейших отношениях с Ляховым и в полной уверенности, что он вообще не в курсе и что подвели какие-то объективные причины.

И здесь он еще один стереотип сломал. Больше я подобного не видела. Олег Владимирович – уникальный пример поздней карьеры поперек любых «эйджизмов». Не знаю, везучий он был – или именно вот так смог сознательно. Но больше на моей памяти такого не удалось никому. Он никак не переучивался. Не бежал, задрав штаны, за комсомолом. Не учил нового птичьего языка. Не корпел над гаджетами и соцсетями, чтобы любой ценой «сойти за своего». Он оставался собой – и при этом занимал какое-то только для него предназначенное место. По-прежнему был источником ценных связей и таким… министром иностранных дел своего рода. Причем, на связях-то этих сиднем же не сидел, не прятал их, не аккумулировал ревниво, чтоб их можно было получить только от него и через него. А при этом положение сохранялось именно такое. Он сумел стать незаменимым, ничуть не поступившись возрастом и опытом. Сумел сохранить и упрочить авторитет, не превратившись в «седого аксакала». Сумел остаться интересным много более молодым людям, ни в малейшей степени не стремясь «молодиться» и при этом избежав искушения поучать и назидать. Как-то поперек этих антитез он жил – и жил припеваючи, всегда окруженный множеством людей, всегда на любом пути по любому коридору перебрасывавшийся шутками, напоминаниями об общих делах, итогами футбольного счета, прозвищами, анекдотами…

Всегда очень ухоженный. Всегда прекрасно одетый – очень он одевался хорошо. Пиджаки, костюмы, безупречно сидящие. Галстуки. Забавно, у него были всегда сложности с их завязыванием, это умение ему так и не удалось отточить до блеска, так что у него была хитрость одна, чтоб всегда узел был красивый. Наглаженные рубашки и носовые платки. Стильный кэжуал. Очень хорошие парфюмы. Любил и умел, да.

Многие годы он был принципиальным холостяком. Это даже было предметом шуток его друзей. Монахом он, понятно, не был, но – я спрашивала, и он честно отвечал: не повезло, не встретил. Он совершенно по этому поводу не комплексовал и не заморачивался. Брак «для галочки», для «обустройства быта», для «ну хоть не один» или для «стакана воды» ему нужен не был. В быту и уходе за собой он был абсолютно независимым, самодостаточным, умелым и подкованным, как военный: готовил отлично, хозяйствовал гениально, гладил виртуозно, - и выглядел при этом всегда так, как будто понятия не имеет о том, откуда берется чистая одежда, сверкающая обувь или горячий полезный завтрак, как будто за ним круглосуточно ухаживает, сдувая пылинки, целая толпа заботливых хозяюшек. Казалось, так и будет, все привыкли и никаких сюрпризов не ожидали.

Однако он и здесь обманул стереотипы, выиграл у судьбы в покер и посмеялся последним. В возрасте, когда обычные мужчины давно нянчат внуков, Олег Владимирович встретил женщину, которую полюбил и которая полюбила его. Так, как ему было нужно. И они поженились. Я не знакома лично с его женой, но благодарна ей издали очень-очень. Потому что с тех пор на всех фотографиях она рядом, и он ее обнимает. И даже по фотографиям видно, что он счастлив, совершенно наконец доволен судьбой и буквально светится. И во всех комментариях и постах в фб он и его друзья упоминали его жену именно как неотъемлемую, привычную важную часть его жизни – так говорят обычно о парах, проживших вместе многие годы. А у них такое получилось, выходит, сразу же. Его потребность и умение любить и заботиться встретили ответную готовность. И они много успели – он наконец-то путешествовал с родным человеком, с которым мог разделить мысли, чувства и впечатления, и отмечал праздники, и просто наслаждался жизнью, как умел всю жизнь, но теперь в необходимом ему партнерстве. Мое сочувствие его жене – безмерно. Безмерно.

Он был феноменально моложав. Я радостно изумлялась каждой его очередной фотографии в фейсбуке – он вообще, кажется, не менялся. Всё в одной поре. Вчера весь вечер провела на его странице. Скорей-скорей оставила позади посты тех, кто его любил и ценил, о том, что его больше нет, и стала прокручивать от конца к началу, туда, где он есть. Он не писал ничего особенного. Размещал свои фотографии, какие-то настроенческие понравившиеся картинки и нередко чем-то зацепившие цитаты. Философского склада. Иногда под этими цитатами обмениваясь комментариями с друзьями. Сейчас, сегодня и цитаты эти, и комментарии читаются уже по-другому…

А в жизни он был веселый. Он был оптимист. Он был витальный. Он очень любил жизнь. Он любил анекдот про «а ты руку так подними!» - и, в общем-то, по этому завету и жил сам, и другим советовал. Я не помню его без улыбки. Ну, то есть, понятно, он не всегда улыбался. Просто, когда не улыбался – казалось, что делает вид и вот-вот улыбнется.

У меня здесь всего две совместных фотографии. Не очень удачных. Но пусть хотя бы они. А еще одну я из его фейсбука взяла. Вот он такой был, как на ней.

Он любил песню про «Оранжевого кота» на стихи Филатова в исполнении Качана. Я эту песню и узнала-то благодаря Олегу Владимировичу. Мы ехали однажды вечером в такси, он меня домой подвозил, и тут по радио заиграла эта песня. И я просто обалдела, с первого слова и первого звука в нее влюбилась. И он мне об этой песне рассказал. Потом, едва сам добрался до дома, позвонил мне и поднес трубку к магнитофону, проиграл мне ее. А потом записал на кассету и подарил мне. У меня в Донецке есть эта кассета. Пустая, только с одной стороны записана одна песня про оранжевого кота и фонари, как бананы в Сомали. Когда в начале мая сообщили о смерти Качана, первое, что вспыхнуло у меня в памяти, - та поездка, темное такси, свет фонарей и окон и эта песня. Я не знала же, что меньше месяца осталось до.

Он любил стихи Левитанского.
Семимиллионный город не станет меньше,
если один человек из него уехал.
Но вот один человек из него уехал,
и город огромный вымер и опустел.

Не город, а целый мир даже не подозревает, насколько теперь стал проще, глупее, грустнее и вообще, в целом хуже. Теперь, когда в нем не будет Олега Владимировича Ляхова.

Он любил песню Мищуков на стихи Чичибабина.
Но в конце пути сияй
По заветам Саваофа.
Уходящему - Синай,
Остающимся - Голгофа.

Как же плохо оставаться, когда уходят. Они с моим папой, может, уже встретились. Обнялись. Выпивают. Что-то крепкое? Шампанское? Как в кафе «Арктика», где частенько встречались посидеть-поболтать до и после моего рождения… Там вообще уже столько их, столько! Я не прощаюсь. Нет. Не прощаюсь.