В связи с «переименованием» Донецка в Сталино вспомнил стихотворение и рассказ покойного друга – донецкого поэта и журналиста Игоря Галкина.
Вот четыре строчки из его стихотворения «Молодость»:

Мне далеко до станции конечной.
Какой-то дед подсунул мне стакан:
«Откуда будешь родом?» «Из Донецка».
«Из Сталино…» – поправил старикан.

Откуда родом, сынок?..

Не знаю почему, но наименование «Донецк» в первые годы моей жизни никак не ассоциировалось у меня с городом, в котором я родился и живу. А как иначе, если по всей квартире висели и стояли фотокарточки с надписями, вроде: «Дорогим тра-та-та от семьи тра-та-та в память о нашей встрече в Сталино»? Если в письмах иногородних родственников часто встречалась фраза: «У вас там в Сталино…»? Если в воспоминаниях приходивших гостей то и дело звучало: «И мы, совсем молодые, решили поехать в Сталино…»? И хотя город переименовали за два года до моего рождения, я несколько лет жил себе в несуществующем уже Сталино. И не испытывал от этого никакого дискомфорта.

Вечерами мне звонит отец (мы связываемся почти каждый день):
— Живы?
— Живы.
— Сыты?
— Сыты.
— С работой как?
— Лучше, чем у многих.
— Настроение?
— Хорошее.
— Я тоже ничего.
После этого отец начинает перечислять, какое у него сегодня было давление, как заживает болячка на щеке, что сидели с соседом сверху, но у того прихватил живот и он ушёл, а у отца пищеварение нормальное. Я поддакиваю. Отец задумывается.
— А ещё я прочитал в газете про Ивана Грозного…
— Мне не интересно говорить про Ивана Грозного.
— Но мы, оказывается, неправильно о нём думали!
— Я про него вообще не думаю.
— А вот ещё юбилей Ленина…
— В жопу Ленина, пап. Не хочу тратить на него время.
Отец растерянно смотрит с экрана смартфона.
— Ты сам-то мне ничего не хочешь рассказать?
— Что-то хотел, но уже не помню что.
— Тогда до завтра?
— До завтра!
Мы разрываем связь.

Отец — человек, контуженный русской историей.

С самого начала вся эта история с "пандемией" коронавируса сильно смахивала на химеру - ноосферный импринт. По мере развития процесса, эта догадка уже переходит в уверенность. Но кто является бенефициаром-выгодоприобретателем, кто химеру сконструировал и кто выдернул чеку - инициировал триггерное событие?

Понятно, что сам вирус никакого интереса в этой истории не представляет. Искусственный он или нет, а если да, то кто его вывел - эти вопросы не способны приблизить нас к пониманию сути явления. На месте этого Covid-19 мог быть любой другой "реквизит". Если даже у вируса есть автор, то его имя и национальность совершенно не интересны для анализа - они лишь уводят в сторону от истинных авторов химеры.

Но не всё так безнадежно. Птицу видно по помёту - говорит народная поговорка))

Или вот еще. Я очень люблю неоконченные книги. Первое в жизни такое потрясение – Пушкин. Зеленый однотомник прозы, именно к нему, а не к собранию сочинений, в детстве потянулась рука, после оттуда мамой прочитанных вслух «Повестей Белкина». И там обнаружилось потрясающее: «Роман в письмах» и «Гости съезжались на даче». Которые цепляли с первой строки, увлекали, ну же, дальше, дальше! – а дальше… обрыв. И ты сидишь в обиженно-восхищенном недоумении, потому что уже никак не узнать, что потом. Ты сошла на перроне, а они уехали дальше, и их судьба затерялась. Или, точнее, это ты не успела за ними, и они всегда теперь будут манить недосягаемостью и загадкой. Но смутное чувство, еще в том нежном возрасте сигналившее: «а может, так и лучше, а может, именно так и надо?» - помню хорошо.

Потом повторилось с лермонтовским «Вадимом». На самом, как говорится, интересном месте. Но к этому времени – годам к десяти, думаю, - уже хорошо ощущалось именно это особое обаяние незавершенности. Не тем и не потому, что можно, мол, самой что-то там допридумать, таких амбиций у меня и в детстве не было, к счастью. А потому что произведение парадоксальным образом становилось значительнее в этой своей неисчерпанности и уже неисчерпаемости.

А высшим пилотажем стал «Последний магнат» Фицджеральда. Самая моя любимая у него вещь. Такой же обрыв, так же – на самом интересном месте, на пике твоей увлеченности и вовлеченности. Такое же мгновенное острое разочарование. И настигающее тут же осознание, что по-другому – не надо! Что эта вещь, и без того вся пронизанная тайной, таким образом остается таинственной, никому не подвластной. Я потом в этом убедилась, когда разыскала в черновиках Фица (уже не вспомню, у кого я дернула это манерное панибратское «Фиц», аналогичное «Хэму», но как-то вот прижилось) наметки развития и завершения сюжета «Магната». И даже на уровне этих набросков ахнула от досады и обрадовалась, что до их воплощения в чистовой версии не дошло. Потому что там так все выходило просто, в лоб, одномерно – по сравнению с действительно кинематографической многопластовостью уже написанного и не вырубаемого топором… Я больше скажу: вероятно, меня не устроил бы уже никакой вариант развития истории и характеров, потому что ни один вариант не был бы достоин заданной планки. Гениальный роман умер во цвете лет, все скорбят, что слишком рано, еще жить бы да жить, ах, сколько бы успел... а я не хочу, так я могу предполагать его возвышение, а не хронику пикирующего бомбардировщика. В общем, грех сказать, но я рада, что «Последний магнат» не закончен. И его, такого, готова с радостью брать и перечитывать в любой момент жизни. Он ведь даже оборван роскошно. Да еще все эти так и не получившие развития намеки, эти ключики к сорванному и украденному замку, все эти «позже он мне рассказал», «тогда я, правда, все видела в ином свете», «вы сами увидите... до сих пор иногда тешу себя мыслью, что будь он беден и молод – я бы его добилась», и мое любимое «позже, когда Кэтлин рассказала мне всю историю, стоя под дождем на грязной дороге под названием Голдвин-авеню...» А никакого «потом», никакого «позже» нет, и все растворяется и теряется в дымке или заволакивается дымом. И самое главное – нам недоступна точка во времени и пространстве, из которой Сесилия (явно повзрослевшая, помудревшая - насколько? - и старательно зачем-то собиравшая детальки этого паззла) пишет историю Стара, Кэтлин, своего отца-продюсера, голливудских студий золотой эры... Ясно только, что она пишет оттуда, где уже случилась какая-то беда, где роскошного Стара уже нет, и нет как-то нехорошо. Но мы этого не узнаем! Стар жил, Стар жив, Стар будет жить – и на наших глазах с ним ничего не случится, вот так вот! И это – одно из самых благородных и великодушных разрешений истории на моей памяти, пусть и не нарочно.