Бывалоча

Каждый год сразу на несколько недель, а иногда и месяцев я получал в дополнение к двум всем известным еще одно прозвище, которое не назовут даже те, кто знает меня относительно хорошо. Его лучше знают как раз сведенные неумолимой рукой профсоюзного комитета приятели уже не голозадого, но все еще детства, которое никак не закончится.

В этом самом тоталитарном советском детстве, когда секса еще не было, а пьяные ватники со стальными зубами и в валенках уволакивали на санях непослушных капиталистических детей в промерзшие сибирские леса, играя на балалайках, нас уже готовили в пионерских лагерях к ужасному будущему. Как чувствовали.

Темными ночами, когда не летают надоедливые мухи и не поют, а только изредка кричат голодные птицы, так называемые пионеры собирались в отрядах (!) и рассказывали друг другу жуткие истории про черного альпиниста, черную руку и черный гроб на черных колесиках, в котором демонстративно каталась юная белая госпожа.

Матерые советские дети таким образом запугивали своих младших товарищей, погружая их оцепеневшее сознание в ужас, после которого ежедневный кошмар утренних зарядок, военизированных линеек и трех-, а иногда и пятиразового питания казались детским садом.

Если добавить к этому настольный теннис на тихом часу, футбол на поле с соснами и театральный конкурс Картина оживи с обязательными походами по ночам с зубной пастой к соседним девочкам, то получалось просто невыносимо.

За тяжелый занавес демократический Интернет почему-то не пробивался. За железной дверью слышны были звуки адской кухни, где гремел алюминием похоронный марш и косматый диявол пожирал гнилыми зубами свежий говяжий фарш, вытирая окровавленные руки о волосы, осветленные перекисью. Громко работала мясорубка, перемалывающая крупные и не очень кости. Кровь стыла в жилах и на столах.

Где-то к концу недели у измученных бесплатным образованием и кружками по интересам детей заканчивались заготовленные истории и они начинали повторяться. Самые интересные рассказы кочевали из отряда в отряд, от одного пионера - к другому. Новые, ранее не слышанные, быстро становились хитами, но все равно надоедали со временем. И даже картинно бояться становилось не интересно. Даже если их исполняли лучшие рассказчики и мастера разговорного жанра.

Южный берег известного то ли моря, то ли озера.

На улице стояла невероятная жара и если днем не нужно собирать коллекции, то студенты отсыпались. Почти невиданная тогда никем сиеста. Вечером, когда Солнце уходило за неровный край леса, мы просыпались и снова собирались небольшими группами, почти по интересам.

Гаджетов еще не было, а потому обсуждали события дня, говорили о прочитанном и учебном материале, кто-то делился впечатлениями о буераках и местных жителях, кто-то уходил подальше, чтобы там целоваться, а кто-то забредал еще дальше, чтобы обрубить все хвосты, и уже там, в приятной компании - употреблять.

Когда мы поймали соседского гуся в первый раз, то это было приключение, в котором принимала участие даже собака Вовки. Потом эта охота стала рутиной, пока делегация местных жителей не пришла к руководству лагеря оголтелых биологов и не призвала приезжих лохов к порядку - уважать имущество и чувства местных эстетов.

Конфликты на почве тяге к быстрой и громкой мотоциклетной езде, а также влечению к неторопливым и тихим девушкам случались и раньше, но это было уже серьезно. Здесь бурякивкой не отделаешься. И даже казенка не спасала.

- Бабо, бабо, чорный дядько йде! - смеются и пугаются одновременно чумазые дети аборигенов, бросаясь врассыпную.

Год назад кто-то обещал написать про Депеш, когда они играли в Киеве, и написал. Копирую.

Это было время, когда оказаться волновиком, металлистом или панком, было ничуть не менее судьбоносно, чем родиться кшатрием, брахманом или шудрой. Или поступить в высшее учебное заведение, уехать на заработки в Среднюю Азию, уйти в далекий скит за тридевять земель. Обратного пути к людям могло уже и не быть.

Часто его и не было. Не все вышли и вернулись. Кое-кто так и остался там.

Озираясь, я вышел из временно включенного лифта, в котором через пять лет случайно устроил аммиачную газовую камеру. Осторожно прокрался по расчерченному полу мимо мусоропровода, куда совершенно не думая о последствиях Геша через четыре года выбросил мешок ненужной конопли с нулевым содержанием тетрагидроканнабиола, и квадратной кухни, где всего через год взрывалась не только питательная сгущенка. Два года из этих пяти выпали на увлекательную семейную жизнь и замечательную работу. Жаль, что не наоборот.

Однажды 23 ноября 1992 года пьяные остряки выбили здесь чьей-то крепкой головой упрямое тоталитарное стекло и не могли его вставить почти неделю. Участников мероприятия, которые трезвея и скучнея по ходу пьесы кричали хриплыми голосами стихи Хайяма в уже морозную даль над вторым городским ставком, проклинали всем этажом. И они сами себя тоже винили, но сильно потом, когда похолодало, а чеченцы уехали без предупреждения, как и появились. Вместе с ними исчезли все преходящие бонусы нелегального визита и начались мучительные проверки.

Смотрел обзор российского армейского сухого пайка. Молча давился слезами. Упаковано ловко, приборы нужные (включая спиртовую горелку) имеются. Даже шоколадная паста, черт возьми, в наличии. Пища, что характерно, выглядит как пища. Причем такая пища, которую еще никто до тебя не ел. Умилился.

Как все городские призывники, я был совершенно бестолковым. Поэтому, отправляясь на сборный пункт, тормозок брать отказался. Решил, что ехать лучше налегке, а все нужное продается на вокзале. Таясь от родни, прихватил бутылку вкусного алкоголя и пару шоколадных батончиков.

На душе было тревожно и есть не хотелось. После того, как "покупатель" договорился с военкомом, нам выдали коробки с сухими пайками, рассчитанными на четыре сеанса приема пищи. Предупредили, что все жрать нельзя, ибо в части завтраком кормить не будут.

Коробка была прямоугольной и слишком большой. В рюкзак так и не влезла. Сунул ее за лямки. Как выяснилось позже, ее, без потери содержимого, можно было уменьшить вдвое. Понтов больше.

Уже в поезде, под стук колес и "брутальные" разговоры "про баб", народ стал вскрывать пайки. Три (или четыре) банки всяких-разных каш "типа с мясом", дешевый чай в пакетиках, какое-то мутное печенье и крохотный брикет меда. Последний я даже пробовать не рискнул.

Она была упоительно хороша свежестью глаз и легким серебряным смехом. Вся: от маленьких изящных лодыжек до крохотной рубиновой родинки на беззащитном горле и выше, до короткой причёски цвета загустевшего гречишного мёда. Она была вылитая Одри Хепбёрн из «Римских каникул», только геометрически прямые фламандские черты лица Одри были в её случае смягчены высокими славянскими скулами. Голос её был высок и певуч, с едва заметным макеевским придыханием.

Синяя плиссированная юбка краем лежала на точёных коленях, а белая, накрахмаленная до скрипа блуза с кружевным отложным воротничком была невинна и чиста, как и сама она – Женщина, Которая выходит Замуж. Она была красавица. Она была хороша. Она была невеста.

Физкультуру в школе я не любила, а во втором классе даже вступила в тайный кружок ее ненавистников, куда входили еще две мои одноклассницы. Уровень моей физической подготовки был такой, что редко хватало сил прокомпостировать билет в трамвае с первого раза, а на четвертом этаже начиналась одышка, если я шла по лестнице.

В моем близком окружении нет людей, которые занимаются спортом или хотя бы регулярной физкультурой. Но однажды эта ниша открылась. И я брожу, как герой Civilization по карте, открывая новые, ранее темные уголки, и смотрю на все как иностранец. Я решила сходить на разные занятия по фитнессу, чтобы понять, что это такое и что мне понравится. За три месяца я попробовала девять разных видов. О своих впечатлениях я и расскажу.

Бег

Все началось с бега этой зимой, когда из-за сидячего образа жизни стало совсем невыносимо, а чем дольше я отдыхала – тем меньше было сил. И тут я услышала песню Muse «Map Of The Problematique» - такую прекрасную, что под нее хотелось бежать, не дожидаясь весны. А я и в теплое время года может раз семь за всю жизнь выходила бегать.

Но я решила не упускать это желание. Дня три гуглила, что нужно для зимнего бега. Еще неделю все это покупала и в середине января вышла на первую пробежку.

Психушка. Через дорогу раскинулся поселок Темные Лещи. Вернее, называется то он Брикетной, но уличное освещение здесь имело обыкновение не работать. Потому и Темные. А Лещи – просто забавное словечко. Для колориту и окраинной самобытности.

Дальше начинается изрядно потрепанный войной частный сектор, разбавленный старыми двухэтажками. Идти туда, по эдакой темноте, не хочется, да и незачем. Все это я уже видел не один десяток раз. Удручающая картина. А ведь замечательные когда-то были поселки. Скромные, но аккуратные. Сижу на остановке, курю, подставляя физиономию сумасшедшему мартовскому ветру. Мимо идет компания. Просят закурить, но я их почти не слышу. Поплыл.

«Пей!», - Вадик протягивает мне белую чашку с какими-то беспонтовыми цветочками и крупной трещиной. Внутри плещется алая жидкость.

«Кровища?», - спрашиваю.

«Сам ты…компот это! Ты ж хотел пить!»

Делаю богатырский глоток и пищевод выгибается в дугу. Этот негодяй хохочет. Теперь я обязательно пошутил бы о том, что грязный казак пытался меня отравить, но в ту пору фильма еще не видел.

«Что…это?», - выдохнул я.

«Компот. С самогоном. Я у деда тиснул», - гордо сообщил Вадик.

Фильм 1937 года «Шахтеры», снятый режиссером Сергеем Юткевичем по сценарию Алексея Каплера, для ценителей донбасского кинематографа важен по ряду причин. Хотя бы потому, что примененные в нем ходы позже всплыли в разных картинах, где события разворачивались на шахтах. Причем даже в более успешных, чем сами «Шахтеры», скажем, в «Большой жизни» или «Донецких шахтерах», пишет известный донецкий журналист Руслан Мармазов.

Стало быть, советское кино сочло находки авторского коллектива уместными и полезными. И никакого плагиата, одно только накопление, аккумулирование опыта.

Примечательно, что изначально рассматривались другие варианты названия ленты: «Садовник» и «Мастер угля». И в этом (при желании, разумеется) можно увидеть трансформации, постигшие фильм прямо по ходу его создания.

Первая горноспасательная станция была создана в Макеевке в 1907 году. А теперь попробуйте забыть этот факт. У меня не получилось. Как проникла в меня информация из фильма «Внезапный выброс», так и засела в памяти. В самом начале картины, снятой в 1983 году на киностудии им. Довженко, несколько человек из горноспасательного отряда приехали в детский дом (больше похожий на пионерлагерь на Азовском побережье) рассказать о своей работе.

Помимо прочего, там упоминается имя Николая Черницына, человека незаурядного и героического, хотя и незаслуженно мало жалованного вниманием. Инженер, политкаторжанин, дерзкий просветитель, он один из тех, кто стоял у истоков горноспасательного дела в Донбассе. Первым стал изучать причины выбросов рудничного газа, суммировал накопившиеся знания. Погиб при ликвидации аварии на горловской шахте, которую мы знаем как «Кочегарку», в 1917 году.

Собственно, будь в фильме только эта важная ссылка на историю, труды праведные по созданию ленты уже можно было бы считать целесообразными. По счастью, там и прочих небезынтересных моментов в достатке. Суровой, далекой от лакированных паркетов, буднично-героической, под стать ее героям – горноспасателям, получилась картина. Съемки велись на шахтах «Трудовская», «Социалистический Донбасс». Иногда создается впечатление, что это не игровое кино, а документальное.

На прошлой неделе буквально на этом же самом месте располагался рассказ о классической донбасской кинокартине 1939 года выпуска «Большая жизнь». Той самой, где впервые прозвучала гениальная песня «Спят курганы темные».

Фильм имел ошеломительный успех, и коллектив во главе с режиссером Леонидом Луковым рискнул продолжить тему. Уже после войны, в 1946 году, была отснята вторая серия, где герои первой части (основные актеры и персонажи были сохранены) отвоевывали у немцев и восстанавливали родную шахту. Не щадя себя, разумеется, и неся сквозь тьму проблем, как огонек коногонки, светлые идеалы и романтику терриконов.

Между прочим, и теперь некоторые фрагменты «БЖ-2» смотрятся актуально. Горящие поселки, фрицы и полицаи, горе и разруха… Но на всякую нечисть непременно найдется гордый боец Красной Армии (Борис Андреев, например), который родную землю освободит, а разрушенное починит. В фильме отступающие супостаты сперли у старого шахтера (актер Иван Пельтцер) патефон, бабка его еще сокрушалась, мол, так славно жили, со своей музыкой, а теперь… Но двери с хат не поворовали, не было у евроинтеграторов прошлого века такой паскудной моды.

Не все в этом фильме смотрится кристально правдоподобно, если уж положа руку на сердце… Так показалось не только мне, но и чуть раньше товарищу Сталину. Я, допустим, усомнился в эпизоде, когда в только что освобожденном поселке народ собирается линчевать полицая (артист Лаврентий Масоха). Тот до войны (в первой серии, значит) был мерзким вредителем, но прозрел, одумался, и подпольщики внедрили его в полицию, где тот много пользы героической принес. Миссия была тайной, понятно, публика ничего не знала, готова была справедливо излить свой пролетарский гнев. А тут возник партизанский командир, сказал: это-де наш друг и брат, медаль экс-полицаю на лацкан – тыць! – и все в порядке, почет и уважение. Не знаю, не знаю… Чего-то не совсем убедительно…