О первом страхе

Первый раз я испугался смерти в конце июня 1981 года. Тогда в Донецке на ул. Розы Люксембург рухнул жилой пятиэтажный дом – хрущевка. Как выяснилось много позже, строители возвели его с грубыми нарушениями, иного финала у строения просто не могло быть.

Весть о рухнувшем доме мгновенно разошлась по городу, а уж в наш двор она пришла особенно скоро. От моего дома по Университетской 7а до этого несчастного по Розе пешком было идти минут 15, не дольше. Как до школы, только после гостиницы «Киев» свернуть налево, вниз и немного вверх.

Все, кто жил рядом, да и не только они, ходили посмотреть, что там и как, пошли и мы с мамой. Было мне тогда десять лет.

Место трагедии было отгорожено примерно за квартал или даже два теми белыми конструкциями, которые доставали в городе в дни демонстраций, чтобы организовать ими людской поток и не допустить его растекания от Артема по переулкам. Около ограждений стоял одинокий советский милиционер, в серой рубахе и фуражке. На его плече висела увесистая рация, которая постоянно пищала, шипела и выплевывала неразборчивые обрывки фраз. Авторитета одного милиционера хватало, чтобы никто не пытался проникнуть за ограждение даже из чистого любопытства. Толпа стояла и сдержанно-испуганно переговаривалась.

Как водится, на месте крушение мгновенно возникло множество городских легенд. Будто начало трагедии первыми заметили студенты из расположенных рядом общежитий университета. Причем именно иностранные. Именно темнокожие. Якобы, они кидали камни в окна дома, пытаясь разбудить жильцов и предупредить их о том, что с домом что-то не так.

Говорили о том, что на месте трагедии находили много денег и золота. Вроде бы жил именно там подпольный миллионер.

Говорили и просто о том, что в подвале дома с самого начала стояла вода, куда только ни жаловались, а все без толку, вот и пожалуйста – получите.

«Голос Америки» уже все сообщил» - с некоторым раздражением и совсем не к месту прокомментировал ситуацию милиционер и немного отошел от сгрудившейся около ограждения толпы.

Дом являл собой страшное зрелище, как всякое вдруг умершее. Вот еще недавно он светился окнами, в квартирах разворачивались драмы или просто томились тоской обыватели, но он был теплым и живым, а теперь от него осталась половина, все остальное стояло грудой холодного серого кирпича, а главное – от руин отчетливо тянуло не запахом, но ощущением смерти. И ветер трепал оказавшиеся отчего-то на улице белесые шторы и гардины.

О том, что погибли люди и если да, то сколько – достоверной информации не было. Говорили, погибли. Конечно, погибли.

Возвращались домой молча и с каким-то животным страхом. В этот вечер впервые родная квартира, до того казавшаяся самым надежным местом в мире, вдруг увиделась холодной и хрупкой. А трещина, проходившая по стене кухни, от окна до пола, на которую никто не обращал до тех пор внимания, кажется, начала увеличиваться и расходиться в стороны прямо на глазах.

На следующей неделе к нам пришли люди из жэка и поставили на эту трещину гипсовый маячок.