Память

Это ощущается особенно остро как раз вот в такое время. Когда лето, и когда город выдыхает после суетливого дня, начинается вечер, и всякий раз он кажется вечером пятницы, из каждого ресторана пахнет жареным мясом и слышно, как стучат тарелки и вилки, из окон машин – обрывки музыки, и цокают каблуки, и пахнут цветы, и небо еще светлое, и солнце садится, но фары машин уже вечерние, и включать свет в кухне еще рано, ну разве что маленький, и за окном всё розовое, сиреневое и коралловое, и у меня на столе рядом с ноутом пионы, черешня и вино, и вот тогда я иду курить, смотрю на зелень, и сердце сжимается от тоски и ностальгии, потому что я думаю, как бы мы сейчас.

В первом фильме «Секс в большом городе» на титрах – хороший момент. Когда Кэрри сталкивается на улице с четверкой болтающих и смеющихся девушек, точно таких же, какими были они с Самантой, Шарлоттой и Мирандой десять лет назад, ярких, щегольски одетых, шагающих куда-то на высоких каблуках по оживленной улице, куда-то вперед, к приключениям и совместному веселью. Они скрываются за углом, а Кэрри идет дальше, и на лице ее – грустная нежность. Ох, как мне это знакомо. Я уже десять лет практически каждый день чувствую такое, с тех пор, как я – здесь, Наташка – в Италии, а Ирка – в Донецке. Когда я вижу вот таких же, как мы, примеряющих одежду в магазине или сблизивших головы за столиком в кафе, или просто истерически хохочущих на скамейке бульвара. Я встретила здесь друзей, я не одинока, но как же мне нужно – вас, как же мне вас не хватает. Так сильно хочется домой. Домой – это где мы втроем, знающие друг друга до донышка и принимающие друг друга до последней черточки. Я хочу к вам – туда, где ни вас, ни меня уже нет.

Летняя музыкальная площадка в центральном парке им. Щербакова города Сталино (Донецка) располагалась слева от центральной аллеи, если смотреть в сторону ставка. Здесь, в тени деревьев, отдыхающие могли насладиться выступлениями ансамблей художественной самодеятельности, творческих коллективов и концертами духового оркестра.

Точную дату строительства и сноса площадки установить пока не удалось. Мы же вам предлагаем фотографии этой эстрады разных лет.

Эстрада в центральном парке Сталино. 1930–40 гг.

В марте 1938 г. в Сталино был создан Ансамбль шахтёрской песни и пляски. Этому событию предшествовала большая подготовка. На просмотрах художественной самодеятельности в кружках шахтёрских клубов Донбасса были отобраны самые даровитые певцы, танцоры, музыканты, чтецы.

"Шахтёрский Донбасс щедрой рукой подарил своему ансамблю десятки талантливейших людей: коногонов, крепильщиков, откатчиц. Таким образом, с первых дней своего существования ансамбль находится в тесной органической связи с шахтёрским Донбассом, с самодеятельным искусством", - говорится в публикации газеты "Соц. Донбасс" за 17 июня 1938 г.

Скрябин как лицо правых одиночек среди заблудшей галицкой интеллигенции. Чуть-чуть, самую малость не дотянул, чтобы стать зеркалом Майдана.

Кузьму Скрябина чтут на его родной Галичине. Поддержавший Майдан, Скрябин начал первым очень умно и талантливо возмущаться тем, что происходит после него во власти. Почему и погиб.

Меня, честно говоря, удивляют памятники Скрябину в Галичине. Они здесь выглядят неестественно. Место таким памятникам, как ни странно, ближе к Донбассу.

Возмущаться своей, прямо скажем, неудавшейся уже после двух украинских Майданов жизнью - львовяне возмущаются. Но нам не хватает ума и таланта, смелости Скрябина. И мы до сих пор не можем осудить себя самих, на площадях.

Есть люди, имена которых никогда не сотрутся в памяти дончан. К замечательной плеяде подвижников донецкой медицины относится Фёдор Васильевич Берви. С его именем связано становление хирургического, травматологического и рентгенологического дела в Юзовке, а затем и в Сталино с 1893 по середину 30-х гг. ХХ века.

Фёдор Васильевич Берви родился 1 октября 1867 г. в Вологде. Получил домашнее образование, а затем в 1876 г. закончил гимназию в Костроме. В 1885 г. поступил на физико-математический факультет Петербургского университета. В 1888 г. участвовал в студенческом революционном собрании и был арестован, исключён из университета и выслан из Петербурга. На протяжении двух лет он пытался поступить в четыре университета - Московский, Харьковский, Томский и Казанский. Но получал резкий отказ.

И снова про сладенькое. Девчонки, держать строй!

В недрах Пролетарского района, где я, к сожалению, толком не бывал в трезвом состоянии, пыхтит кондитерская фабрика, которую многие зовут "совдеповской". За верность традициям.

Угостили меня сегодня пирожными той кондитерской. Ностальгия с кремовой начинкой. Мне такие бабушка из столовой хлопчатобумажного комбината привозила, когда совсем пацаненком был.

Возьмет, бывало, на работу. Бегаю там меж тюков пряжи. Рабочие меня изловят, в столовую отведут, пирожными накормят и вернут бабушке. Отличные были времена. Голодные, но душевные.

пишу это больше для себя, чтоб сформулировать и уложить, поэтому длинно, конечно. И я пишу это, поставив на репит «Ваше благородие, госпожа Удача». Понятно, почему. Не знаю, случайна ли эта рифма – то, что героя Луспекаева в «Белом солнце пустыни» зовут именно Верещагиным, или это осознанный тихий трибьют Ибрагимбекова, Ежова и Мотыля Василию Васильевичу Верещагину.

Киношный Верещагин погиб на взорвавшемся баркасе, реальный – на броненосце «Петропавловск», подорвавшемся на японской мине. Мне нравится думать, что это - восхищенное и горькое последнее «прости» Василию Верещагину, которого неумолимо призывала война, как ни пытался он забыться нормальной мирной жизнью, и который почтенным, всеми признанным, имеющим полное право почивать на лаврах, встал да и пошел на последнюю свою войну. И еще хочется думать, что он погиб мгновенно, не успев испытать страха и боли, в миг, когда верил в то, что будет изображать… всё это.

"Ещё совсем темно. По улицам города Сталино мчится переполненный автобус. На аэродром спешат курсанты, инструктора, лётчики. Распахиваются широкие ворота ангара. Курсанты выводят машины. Техники в который раз придирчиво копаются во внутренностях моторов. Моторы опробованы. Можно вылетать...

Через несколько минут десятки самолётов бороздят утреннее небо... Так ежедневно в четыре часа утра начинаются учебные полёты курсантов Сталинского аэроклуба им. С.А. Леваневского", - написал корреспондент газеты "Соц. Донбасс" Б. Михайлов в номере от 9 июня 1939 г.
В степи, вдалеке от ангара, находится стартовая площадка. Каждую минуту на взлётную полосу выруливают лёгкие и подвижные самолёты "У-2".

Александр наш Сергеевич был в то время огромной книгой с шероховатой, как будто из грубой ткани, красной обложкой и большими синими буквами на ней. А внутри на всю страницу - царевна-лебедь, с таким прекрасным лицом, каких в жизни просто не бывает. По-крайней мере, я тогда не видела. Ещё и звезда эта, непонятно почему во лбу, и месяц впридачу. Позже я всё сравнивала ее с другой неземной красавицей - Снежной Королевой и никак не могла определить, кто же из них и прекрасней, и белее.

Потом были шесть томов в сине-серых переплётах. Тогда я почему-то была уверена, что они есть в каждой квартире, и в общем, была недалека от истины - почти у всех знакомых на полках стояли такие же. Письмо Татьяны, кстати, с тех пор представляется именно тем шрифтом, как в этих книжках, никаких тебе росчерков скрипучего пера и завитушек. Один том был с закладками и пометками, как-то ушёл читаться к кому-то да так и не вернулся. Осиротевшая пятерка стоит все там же, на верхней полке под слоем пыли. Сто лет никому нет дела до них, но в каком-то из органов сверлит и сверлит досада - как можно было отдать и забыть, и потерять.

А потом и вовсе стало как-то не до него. Не до сказок, не до писем. Так, иногда пролетит чудное мгновенье да нагрянет багрец. Пока не появилось это удивительное, совершенно понятное и точное, подходящее часто ко всему и сразу:

так было мне, мои друзья,
и кюхельбекерно и тошно.

Кюхельбекерно, понимаете ли? И тошно. И именно оно теперь часто приходит на ум и повторяется. Да простит меня Вильгельм Карлович за упоминание всуе, но когда накатывает это самое оно, по-прежнему остаётся один самый верный способ - где же кружка и какой-нибудь томик. Сине-серый. Любой из оставшихся пяти.

Оксана Хромова

Есть в Донецке местечко, нетронутое временем. Крохотный пятачок на Текстильщике. Случайный отросток большого рынка или нечто самостоятельное. Трудно сказать. Трамвайная остановка по дороге на Семашко, россыпь ларьков-батискафов, палатка уличной еды, обменник и несколько прилавков. Застывшие девяностые.

Был там сегодня. Только дешевых игрушек из братского Китая, разложенных на кроватях-раскладушках, не хватает для полноты картины. А так - суета эпохи больших перемен. Пестрая молодежь носится туда-сюда, на скамейках дремлют бесцветные старики. Кошки-собаки, голуби в пыли копошатся.

Мне это напоминает почти все украинские вокзалы, на которых приходилось бывать. За вычетом Донецкого. А вот Днепропетровск - один в один. Только бездомные на этом пятачке не спят, грязи в разы меньше и мусора почти не видать.