Ramil

Немного с опозданием, но и я отмечусь. В конце минувшей недели состоялась встреча донецких блогеров с секретарем совбеза ДНР Александром Ходаковским.

Почему состоялась эта встреча? А вот это уже вопрос интересный. Потому что секретарь Совбеза есть, а в медиа ДНР его нет. Почему так? Вопрос не ко мне. Но интересно же, что он думает, почему бы не узнать. Я обещал впечатления, вот они.

Что говорил Ходаковский? Цитирую по памяти, комментировать не буду. К слову, встреча длилась 3,5 часа, поэтому сжать ее в краткий синопсис без потерь не получится. Но, тем не менее, попробую. Итак.

Все, что случилось в Донбассе – реакция на события Майдана в Киеве. Было понятно, что Киев пожелает, как минимум, экспортировать боевиков, совершивших вооруженный переворот, в Донбасс, чтобы они не путались под ногами в Киеве. Донбасс решил защищаться. Во что это вылилось – мы все хорошо знаем.

В массовость референдума 11 мая многие не верили до самого события. Реальность превзошла все ожидания. Просьбу Путина непосредственно перед референдумом не ходить на плебисцит следует понимать буквально. Сказал именно то, что сказал. Никакой конспирологии.

Границы ЛДНР, скорее всего, надолго. Установился некий паритет сил, который не позволит ВСУ зайти на территорию республик. Но и у армии ДНР тоже нет ресурсов продвигаться к историческим границам Донецкой области. К тому же, любая попытка изменить сложившиеся границы – это новые человеческие жертвы и разрушения мирных объектов. Ситуация довольно циничная, но она такая и ее нужно принять.

А Саша Копылов говорит мне: - Если парафином дневник натереть, то ручка писать не будет. Верный способ. Захочет учитель что-то написать, а ручка не пишет. Попробуем?

Попробовать-то можно, что тут такого. Только мне в дневник плохого пишут редко. Да и свечки у меня с собой нет.

- У меня есть, - говорит Саша. - Доставай дневник.
- А давай вот тут натрем? - предлагаю я ему и достаю дневник из музыкальной школы. Там все в порядке. Двойка на двойке, прогулы замечания. «Не выучил гамму». «Плохо знает «Этюд №6» «Ничего не учит!!!»
Восклицательных знаков много. Особенно по сольфеджио. Сольфеджио - это вообще мука и темный лес. Один выходной в неделю, воскресенье, и в этот день в восемь утра тащиться учить тональности, интервалы, аккорды.

Ненависть!

Еще и учительница сольфеджио вдруг останавливает хор и спрашивает: - Кто фальшивит?

И я, хоть и не слышу, что фальшивлю именно я, все равно понимаю, что я и фальшивлю. Больше некому. А кто же еще?

- Петя, спой «фа-соль-ля-ля-си-до».
- Фа-соль-ля-ля-си-до…
- Хорошо. Так, теперь Дима. Дима, спой…
- Фа-соль-ля-ля-си-до…
- Гм.. Ладно. А ну Рома.

Рома, это я тогда так назывался.

- Фа-соль-ля-ля…
- Стоп! Не так! Еще раз!
- Фа-соль-ля-ля…
- Фа-соль! Фа-соль! А ты что поешь? Все, не пой больше. Просто сиди и не пой.

Год прошлый был страшен. Он напоминал вывороченный наизнанку автомобиль из популярной рекламы мирного времени. Когда неведомая сила брала авто из металла и кожи и невероятным образом меняла местами обшивку и внутренности. И потом уже не разобрать, где что.

Так и прошлый год. В котором не было зимы, весны, лета и снова зимы, а была мешанина из боли, тревоги и смертей. И осени тоже не было. Не было в прошлом году 1 сентября. Вот так.

Стреляли тогда все лето, каждый день напролет. Хоть есть облака на небе, хоть нет – гремел над городом гром, которому никто не был рад. Не у нас, так у других – это если о районах. Город большой – хоть где-то да выпадали осадки. Люди прятались от них под крышами из хрупкого шифера и стенами в полтора кирпича. Думали, спасет.

А еще не было детей. Их вывозили всю весну и все лето, кто на чем мог: на каких-то благотворительных автобусах, на собственных машинах разной степени «крутизны», помогали попутчики, случайные люди, вообще неизвестно кто. Город превратился в место бедствия, из которого родители, последним усилием старались выбросить наружу самое дорогое, что у них было – детей. Гарантировало ли это им спасение? Нет. Год назад гарантий не давал никто.

Вереницы автобусов и машин вывозили из города его самый ценный груз. Груз смирно сидел на креслах и смотрел пустыми глазам в, на глазах пустеющий город.

Когда вывезли последнего, которого могли, улицы, проспекты, бульвары, площади и дома, кажется, с облегчением выдохнули. Теперь умирать было не страшно. А они пусть живут.

Острая боль подкатила только 1 сентября, когда пустота вдруг обозначила себя во всей своей пугающей реальности.

- Ассалямалейкум-ва-раххматуллахи, - приветствовал Арсений Петрович сидящих в комнате заседаний членов правительства.

- Вассалам, - буркнул Петр Алексеевич вошедшему и жестом пригласил присесть. Потом оглядел присутствующих и продолжил:

- Продолжаем заседание нашего кабинета министров, да ниспошлет нам всевышний рассудка и терпения найти верные ответы на актуальные вызовы современности. Кто у нас по регламенту следующий?

- Министр агрополитики, - заглянул в бумажку помощник. Заглянул и спрятал шпаргалку в карман широких штанов из яркого, синего с отливом, атласа.

- Давай, Алексей Михайлович, говори.
- Ассалямалейкум, многоуважаемая шура…
- Ваалейкум ассалям, - нестройным басовитым эхом ответила комната
- Докладывая об итогах третьего квартала, хочу остановиться на достижениях в области свинозаготовки, - бойко зарапортовал министр агропрома и зашуршал бумажками свежеподготовленного доклада.
- Свинозаготовки, - повторил министр и вдруг осекся, словно осознав что-то. Повисла неловкая пауза, которая длилась, кажется, вечность. В ушах зазвенело. Наглая муха, жужжа, влетела в оставленное на проветривание окно, села на край стакана председательствовавшего и стала потирать лапы. Сначала передние, а потом задние. Показалось, что она жмурилась от удовольствия.

Он говорит: - У меня и у отца вместе двести тысяч негативов, я их все сканирую, но я же могу не успеть.

Говорит, и ты понимаешь, что жизнь человеческая, если вдуматься, короче щелчка затвора фотоаппарата.

Фото - Александр Стринадко

Это он объясняет, почему выкладывает в фейсбук по 10-15 снимков за один раз. В общем-то, некоторые и побольше выкладывают: я и море, я и еда, я и йорк, но он так не привык. Потому что для него каждый снимок – особенный. Ручная работа. На некоторых видна ретушь – это когда добавляли контраст и резкость белилами и черным карандашом. Тоже руками.

Индивидуальный подход. А тут приходится скопом. Поэтому он говорит это извиняющимся голосом и виновато разводит руками.

- Боюсь не успеть.

Саша Витков. Или Александр Борисович. Но в старой журналисткой среде было принято по имени. Поэтому Саша. Традиция.

Сейчас расскажу о китайской экспансии.

Где-то рядом со мной живет китайская семья. Ну, как рядом – район-то спальный, поэтому в каком-то доме по соседству. По нашим меркам – рядом.

Семья, вроде бы, не многодетная, а может как раз количественно узаконенный у них там состав: отец, мать, сын. Одна семья – один ребенок.

Мать торгует на т.н. «ЖД рынке», который рядом. Отец, видимо, тоже. Сыну их лет 10, играет он со сверстниками на площадке. Слушал, как мальчик говорит с друзьями – акцента нет никакого, ну оно и понятно, откуда же взяться?!

О чем же я говорю. Не об акценте же.

Девяносто четвертый оказался для меня каким-то вообще тяжелым годом. И до, и после было уже как-то полегче. А этот стоит в прошлом особняком, вспоминаю его редко и тяжело. Вроде бы ничего не происходило, а, может быть, именно в этом и причина. Бесконечная смена пустых дней, угар, ненужные встречи, водка рекой, забытье. Сплошной нуар в памяти, потерянный год, посаженная печень, безвременье.

И еще эта новость в конце лета. Юру Чернявского убили. Вернее - Юрка Чернявский погиб.

Как? Юра?! Не может быть? Может.

Начинаешь вспоминать. Всего шесть лет прошло к тому времени после школы, какой-то год после окончания вузов, а нас уже поразбросало. Кто-то ушел в бизнес, кто-то в криминал, кто-то, большинство, в обыватели. Некоторые девчонки-сверстницы успели родить, но таких было еще немного, даже их имена вспоминали на встречах, которые тогда еще были нередки: вот у той сын, у той тоже сын, а у этой дочь и она уже развелась.

Троллейбус. Женский голос над головой. Девушка, явно имеющая отношение к туристическому бизнесу разрывается между несколькими собеседниками по мобильному.
- Как не летит? Совсем не летит? Почему? В Анталью? А когда полетит? Когда заменят? А когда заменят? Сегодня заменят? Ок!
Потом перезванивает:
- Алло. Там самолет на Анталью задерживают. До вечера задерживают, что-то сломалось. Нет, ну если не хотят жить, пусть летят на поломанном, а если нет – то пусть дожидаются, пока отремонтируют. Сегодня отремонтируют. Полетят, никуда не денутся, если что мы им метлу подгоним. Да, и скажи этим уродам, что мы сделаем все возможное, чтобы компенсировать доставленные неудобства, хотя, конечно, мы ничего компенсировать не будем.

***

В переходе на ступеньках стоит мужчина, похожий на Чарльза Бронсона и поет под гитару:
- Ти ж мене пiдманула, ти ж мене пiдвела, ти ж мене молодого з ума розуму звела…
Прохожих с утра мало, подают плохо. В его кепке немного бумажных денег и горсть мелочи.

***

По Ильича почему-то ходят троллейбусы классом похуже. И по Университетской похуже. А получше по Артема и Шевченко. В троллейбусе 7 маршрута уцелел стикер, который наклеили там не позже 2006 года. На стикере популярная диаграмма, она предрекает, что к 2014 году иммигранты и «чужинцi» своим количеством полностью задавят в стране коренное население. Внизу полуоборванное слово, «ГЕНОЦИД», все буквы прописные.

***

В пункте выдачи помощи от Ахметова большая очередь. Но все организовано толково, талончики, время, номера. Очередь движется живо. На стоянке без особой надежды караулят клиентов несколько машин такси.
- Губарев, Губарев, - объявляет девушка фамилию очередного получателя помощи.
- Павел? – удивляются в очереди
- Владимир Ильич!
- Ну, тоже неплохо.

***

Магазин «Ева». Торец сгорел. В воздухе кислый запах пожарища.
- Как? Почему? Разве сюда что-то прилетало?
- Там овощной ларек, постоянно ночуют бомжи.
- Обычная история.
- Да.

***

На магазине «Фокстрот» объявление из больших букв, каждая из которых напечатана на листе бумаги формата А4. «НОВОЕ ПОСТУПЛЕНИЕ НОУТБУКОВ. ПЛАНШЕТОВ. ТЕЛЕВИЗОРОВ».

***

Их придавишь, они немного постонут, а потом привыкают, потом привыкают.

Поначалу, конечно, сильно возмущаются, но ты, главное, внимания не обращай, не разрешай себе прислушиваться, ни в коем случае не реагируй. Самые слабые из вас начинают на себя примерять: а вдруг со мной бы так случилось, а вдруг сын мой или дочь. Вот этого вообще никогда не позволяй.

Чуть в голове такая мыслишка появится – тут же бей ее, дави как клопа, она самая вредная, она тебе мозг изнутри сожрет, как мышь. Они это они, мы – это мы. Нам можно, им нельзя. Придави и держи. Ну, стонут, что с того. Судьба у них такая – стонать.

Никого не должно быть жалко, никого. Жалость – она унижает. Но не того, кого ты жалеешь, а тебя.

Пожалел – и сам стал таким, как он. Пожалел бомжа, примерил на себя его лохмотья и вонь его – сам стал бомжом. Пожалел старика – состарился вмиг. Ребенка пожалел – в дитя неразумное и превратился. В тупое, плачущее, замызганное дитя еще и без мамкиной сиськи. Сиди теперь, жди, кто пеленку сменит. Ты этого хотел?! Жалостивый!

Не думай ни о ком хорошо, разве о тебе кто-то хорошо думал, вспомни. Никто и никогда, а ты зачем слабину даешь? Никто не оценит, никто не запишет. Нет тех реестров и книг амбарных, куда люди пишут хорошее о других. А плохое помнят, помнят плохое. Не забыл, как ты в прошлом году шел, а он навстречу тебе и даже не поздоровался. Помнишь ведь, не выветривается, а где записано? А нигде, к голове твоей приколочено золотым гвоздиком. И не выдергивается, сколько ни пробуй.

Наше прошлое чем-то было похоже на пожилого дедушку. Наверное, оно слишком долго жил с Леонидом Ильичом, старело вместе с ним и стало на него походить, как походят друг на друга отметившие какой-нибудь почтенный юбилей совместной жизни супруги.

А может и не из-за этого. Но было в нем что-то от пожилого родственника, забывшего, что такое мода, несовременного, смущающегося своей неуместности, неловкого. Дедушки, который приходит на день рождения внука, а там музыка, молодая тусовка, подарки в яркой упаковке, банты, мишура.

А тут он, у него сверток газетный какой-то, а в нем что-то тяжелое, пахнущее машинным маслом, еще и разрезало своим острым углом газету. И стоит дед такой неловкий, жалеет, что пришел, хотел же позже, ну вот так же и собирался на выходных зайти, куда спешить, а вытолкали свои, сказали, приди поздравь, он будет рад.

Да, где уж рад? Вот внук, смущается, не к месту дед, совсем не к месту, смотрят на него сочувственно пришедшие на праздник девицы, на него смотрят и на старые дедовы ботинки, на него и на ботинки, о чем-то хихикают.

Кровь приливает к голове, зачем он приперся, притащил с собой что-то в газете, кому оно надо, ну вот тут, дед, положи, слушай, деда, ко мне тут люди пришли, давай ты в выходные приходи, я дома буду точно, в субботу, нет, а лучше в воскресенье приходи. Нет. В понедельник лучше всего, после трех, как раз пары закончатся.